сзади.

— Командир, взгляни, сколько фашистских танков у Подсоборовки! — кричит штурман. Справа у Подсоборовки до семидесяти фашистских танков и автомашин.

— Бей по ним! — приказываю штурману.

— Пятнадцать вправо. Еще три вправо, — передает Желонкин. — Так держать!

Самолет дрожит от огня крупнокалиберных пулеметов стрелков. Между бомбардировщиками появились черные разрывы крупных зенитных снарядов. Осколки секут фюзеляж и крылья, оставляя в них рваные зияющие пробоины. Выдерживаю боевой курс. Наконец бомбардировщик вспух, освободившись от бомб.

— Бомбы сброшены, — докладывает Желонкин.

— Завалили одного «фоккера»! — радостно кричит стрелок-радист Черкасов.

— Фотоконтроль закончил, бомболюки закрыты, — сообщает штурман.

С правым разворотом вывожу боевой порядок полка из-под зенитного огня.

— Наши истребители сбили еще одного «желтоносого», — докладывает радист.

На развороте смотрю на цель. На месте сброшенных нами бомб поднялось семь столбов черного дыма. Это горят немецкие танки и автомашины.

— Курс — девяносто пять, — сообщает Желонкин.

«Фоккера» отстали, и сопровождавшие нас «яки», еще не остывшие от боя, носились с фланга на фланг нашего боевого порядка.

Про себя отмечаю, что немцы к наступлению на Курск приготовили не только «тигры» и «пантеры», но и истребители ФВ-190 и крупнокалиберную зенитную артиллерию, которая вела огонь по самолетам значительно точнее, чем та, противодействие которой нам приходилось преодолевать раньше.

На аэродром возвратились без потерь. В ожидании докладов командиров и штурманов звеньев о выполнении боевой задачи курю перед стоянкой. Напротив летчик Черепнов после вылета воспитывает техника самолета:

— Опять правый мотор недодает обороты и дымит.

— Наверно, свеча, — со вздохом оправдывается техник.

— Свеча, свеча! — уже гремит Черепнов. — Твои плохие свечи скоро приведут к тому, что наш самолет в бою сгорит, как свечка. Нет, не как свечка, а как факел! А почему в полете лампочки шасси мигали?

— Наверное, контакт, — ответил техник.

— У тебя все то свечи, то контакт, а нам приходится из-за этого аварийно выпускать шасси. Я смотрю, что у тебя нет контакта с техникой и ответственности за подготовку самолета к боевому вылету.

Техник, опустив голову, молчал, а Черепнов, выругавшись, отошел в поле и закурил.

Пока бомбардировщики заправляли горючим и подвешивали бомбы, возбужденные летчики, штурманы и радисты обменивались впечатлениями.

— Крепко мы сегодня ударили по фрицам! — подвел итог разговора Рудь.

При докладе командиру полка о выполнении боевой задачи я информировал его и об изменении характера противодействия противника ударам бомбардировщиков.

Затем полк в составе двух эскадрилий во главе с Бебчиком нанес удар по большому скоплению танков противника в районе Бобрик, уничтожив три танка и четыре автомашины. При отражении атак истребителей противника, старший сержант Федор Марьянович Дибров сбил «фоккер», атаковавший бомбардировщики на боевом пути снизу[154]. И в последующих боях Дибров показал себя метким отважным стрелком. Совершив 134 боевых вылета, он еще сбил самолет связи противника в районе Жлобина[155], за что был награжден орденом Отечественной войны II степени. После войны Дибров учил детей математике в школе № 137 города Свердловска.

Участие в массированных ударах по танкам противника, организованных командующим 16-й воздушной армией, и учет недостатков, допущенных в боевых действиях 5 и 6 июля, позволили нам 7 июля, в условиях сильного противодействия, все боевые вылеты выполнить успешно и без потерь. За день полк уничтожил 26 танков, 34 автомашины, сбил два истребителя ФВ-190 и один Ме-109[156].

8 июля до трехсот немецких танков двинулись на позиции наших войск северо-западнее Ольховатки. Полку с утра поставили задачу в течение дня уничтожать танки и живую силу противника северо-западнее Ольховатки и в районе Понырей.

Во главе полка в колонне из двух эскадрилий лечу бомбить танки противника, сосредоточенные у Бобрик. На темном фоне земли под самолетами плыли отдельные ослепительно белые облака.

Когда у аэродрома Козьминки к нашему боевому порядку пристроились десять истребителей Як-1, я установил радиосвязь с командиром группы сопровождения капитаном Сорокиным.

Район сражения, как и накануне, затянут дымом и пылью от многочисленных разрывов снарядов и пожаров. Это ухудшало видимость и несколько затрудняло поиск цели. Чтобы снизить эффективность зенитного огня, мы взяли курс на двадцать градусов правее цели и только за минуту до сбрасывания бомб встали на боевой курс.

У Бобрик приготовилось для атаки до 150 фашистских танков, и по ним мы начинаем прицеливаться. Но внезапно появиться над целью не удалось. Залпы зенитной артиллерии встретили нас над линией фронта, и разрывы снарядов спереди приближались к боевому порядку ведущей эскадрильи. Маневрировать нельзя. Выдерживаю боевой курс, хотя снаряды рвутся вокруг самолета, а черный дым проникает в кабину и першит горло.

— Самолет Воеводина перевернулся на спину, — сообщает Черкасов.

В следующее мгновение бомбардировщик Воеводина, опустив нос, стремительно летит к земле.

— Сзади сверху шесть «мессеров» атакуют замыкающую эскадрилью! — кричит стрелок-радист.

— Бомбы сброшены, фотоконтроль, — подчеркнуто спокойно сообщает Желонкин.

Истребители противника, прорвавшись через огонь замыкающей эскадрильи, атакуют нашу ведущую группу сзади, одновременно справа и слева, пытаясь нарушить боевой порядок, отбить от него самолеты, а затем уничтожить одиночные бомбардировщики, лишенные огневой поддержки. На фюзеляжах истребителей нарисованы карточные тузы, головы тигров и львов. Эти картинки свидетельствовали об особенностях фашистских летчиков, управлявших самолетами. За ними скрывалась бесшабашная смелость или трусость.

Подаю команду «Сомкнуться!».

— Горят пять танков, курс сто, — сообщает штурман.

— Кондрашин вышел из строя и отстает, — докладывает командир эскадрильи Никонов.

По радио приказываю Сорокину прикрыть подбитый отстающий самолет.

— Прикрою сам, не беспокойтесь, — отвечает Сорокин.

Через некоторое время Сорокин радостно сообщает:

— Притузил одного туза!

На развороте вижу, как от отставшего самолета Кондрашина потянулся шнур темноватого дыма. Затем дым потемнел и появились языки пламени. Нас сопровождают только шесть истребителей.

Из рассказов штурмана П. И. Тимонина и стрелка-радиста B. C. Смирнова из экипажа Кондрашина, возвратившихся на другой день, узнали, что над целью зенитным огнем были разбиты рули высоты и рули поворота. Плохо управляемый самолет атаковали два «мессера». Бомбардировщик загорелся. Были тяжело ранены летчик и воздушный стрелок Калинин М. И. Отражая атаки истребителей, стрелки сбили один «мессер», а другой истребитель сбил капитан Сорокин. Раненые штурман Тимонин и стрелок-радист Смирнов спаслись из горящего самолета на парашютах, а смертельно раненный летчик Кондрашин, истекая кровью, посадил пылающий самолет на своей территории и сгорел в самолете вместе с тяжелораненым стрелком Калининым[157].

Слушая рассказ о гибели товарищей, Афонин только пожимал плечами, потому что знал, что, когда у экипажа впереди бой, люди уже не боятся. Страшит только неизвестность.

Уместно будет сказать несколько слов о младшем лейтенанте Петре Ильиче Тимонине как о смелом и инициативном штурмане звена. Он родился в 1922 году. В 1939 году пришел в авиацию, окончив штурманское училище, в 1942-м его приняли в кандидаты партии. Войну он начал 25 июля штурманом