От Константиновки развернул группу и полетел на Волноваху. Впереди на безоблачном небе над аэродромом Сталино висел инверсионный след, как предупреждение об опасности истребителей противника. Обхожу Сталино с запада и приказываю Желонки ну уточнить курс на цель.

— С аэродрома Сталино взлетели четыре «мессера», — доложил Наговицин.

— Следи за воздухом! — приказываю стрелку-радисту.

— Боевой! На станции четыре эшелона, — сообщает Желонкин.

Перед целью нас пытались атаковать два «мессера», но метким огнем стрелков эта атака была отбита, и истребители больше не появились. В кабине запахло сгоревшими пиропатронами, и самолет вспух. Это значит, что Желонкин сбросил бомбы. Выдерживаю курс для контрольного фотографирования результатов удара.

— Бомбы сброшены, фотоконтроль закончил. Разворот влево, обратный курс тридцать, — командует Желонкин.

— Федя, доложи, как попали? — спрашиваю штурмана.

— Попали хорошо. Пять бомб в эшелоны, одна в станционное здание и до десяти попаданий в станционные пути. Наблюдаю сильные взрывы в эшелонах. Они горят[134] . Почему не разворачиваешься на обратный курс? — спрашивает Желонкин.

Объясняю ему, что полетим прямо в Азовское море, иначе нас перехватят истребители противника, ожидающие нашего возвращения в районе Сталино. Из района Азовского моря будем возвращаться между Ростовом-на-Дону и Таганрогом. Этот маневр мы выполнили точно. Ни один истребитель противника нас больше не атаковал. Опоздали мы только на двадцать минут с посадкой на свой аэродром Криворожье.

Летный состав был в восторге. Одобрило мой маневр ухода от атак противника и командование полка.

— Товарищ командир, давайте еще раз так слетаем, — предлагал Рудь.

Соглашаясь с ним, я понимал, что если повторить этот маневр, то немецкие истребители будут ожидать и перехватывать нас с другой стороны.

В этот же день летавшие в разведку летчик Архангельский со штурманом Черногорским добыли важные данные о сосредоточении танков и автомашин противника южнее Красноармейского и о самолетах на аэродромах Сталино, Горловка и Алмазная.

Штурман старший сержант Николай Григорьевич Черногорский родился в 1922 году. В полку имел авторитет меткого бомбардира и искусного воздушного разведчика. Высокий, с мужественным лицом и лихим чубом светлых волос, Черногорский обладал выдающейся физической силой, незаурядным штурманским мастерством и веселым открытым характером. Особенно живыми его делали глаза, слегка прищуренные от яркого солнечного света и пытливо смотрящие на собеседника. Большой рот с толстыми губами и покрасневший от загара блестящий нос сообщали лицу непосредственность и добродушие. Когда в полк поступало молодое пополнение летчиков и штурманов, замполит полка поручал Черногорскому проведение бесед с ними.

Черногорский задушевно беседовал с молодыми летчиками, штурманами и радистами, внушая им уверенность в успехе боевых действий и с юмором освещая разные ситуации. Беззаботный лихой вид и авторитет смелого и умелого штурмана рождали у слушателей веру в его слова.

20 февраля прибывшие в полк командир и комиссар дивизии представили личному составу нового командира полка майора Бебчика, бывшего командира эскадрильи 45-го бомбардировочного авиационного полка. Одновременно с Бебчиком из этого полка к нам были переведены старший инженер полка Галопа, штурман звена С. Орлов и несколько радистов и механиков.

22 февраля два самолета под общим командованием летчика Архангельского нанесли удар по аэродрому Сталино, а на обратном маршруте эта пара атаковала встретившуюся группу из восьми Хе-111, но — безрезультатно. Об Архангельском хочется рассказать особо.

Иногда долго присматриваешься и изучаешь летчика, пока определишь к нему свое отношение. А встречаются такие выдающиеся летчики, что взглянешь на его взлет и посадку, ощутишь в крепком пожатии руки и во взгляде целеустремленность, мужество и одухотворенность — и поверишь в него навсегда. Такое впечатление от первой встречи оставил у меня летчик Архангельский. Это впечатление с каждым годом укреплялось. У него открылись новые прекрасные грани духовного богатства талантливого летчика.

Старший сержант Николай Васильевич Архангельский родился в 1921 году. Закончив в конце 1941 года Чкаловское училище летчиков, он прибыл в наш полк. Получив боевую закалку в упорных боях лета 1942 года, в боевых действиях под Сталинградом, на Среднем Дону и в боях за Донбасс, он показал себя мастером бомбовых ударов и отважным разведчиком. По данным разведки, добытым Архангельским, полк и дивизия не раз организовывали удары по войскам и объектам противника. Неоднократно Архангельский вступал в воздушные бои с истребителями противника и атаковывал вражеские бомбардировщики.

Так, 10 июля 1942 года, при разведке аэродрома и резервов противника в районе Россоши, от зенитного огня на его самолете загорелся мотор. На объятом пламенем самолете он сфотографировал объекты разведки и только после этого полетел на свою территорию. Над линией фронта самолет атаковали два истребителя противника Ме-109 и подожгли второй мотор. В воздушном бою экипаж сбил один истребитель, потушил пожар на самолете и произвел посадку на своей территории, доставив ценные результаты разведки командованию.

2 февраля 1943 года, при разведке резервов противника, самолет Архангельского был атакован истребителями Ме-109 и Ме-110. Ведя воздушный бой, экипаж разведал большое скопление войск в районе Артемовска и, умело используя превосходство своего самолета в скороподъемности, ушел от преследовавших его истребителей в облака и доставил на аэродром данные разведки[135]. За силу и уверенность все его любили. Не задумываясь, с ним можно было разделить любую опасность.

Подвоз бензина из-за бездорожья на наш аэродром прекратился. Несмотря на это, 24 февраля пятерка бомбардировщиков под командованием Гладкова со штурманом Рябовым нанесла бомбардировочный удар по семидесяти фашистским самолетам на аэродроме Сталино, уничтожив и повредив семь самолетов противника[136]. После удара они произвели посадку в Миллерово, заправившись там бензином, а затем перелетели на наш аэродром Криворожье.

Вечером новый инженер полка на совещании руководящего состава доложил командиру полка о том, что оставшиеся в полку шесть бомбардировщиков латаны-перелатаны и только условно могут считаться боеготовыми и выпускаться на боевые задания. По этому докладу командир полка Бебчик приказал организовать бригаду из свободного техсостава и вести поиск запасных частей на сбитых самолетах в районе боевых действий.

— Все, что можно снять со сбитых самолетов, давно уже снято и использовано, — ответил на приказание Галома.

Над аэродромом нависли низкие облака, но нас всех вызвали на командный пункт. Получив доклад о готовности самолетов и боевых расчетах эскадрилий, командир полка Бебчик поставил боевую задачу. В условиях, когда наши войска отражают контрудары противника со стороны Краснограда, Первомайского и из района Чаплино, сегодня, 25 февраля, бомбардировочным ударом, без прикрытия истребителей, уничтожить войска и технику противника в железнодорожных эшелонах на станции Красноармейской. Командиром группы полка Бебчик назначает меня.

— А как с погодой, товарищ командир? — задает вопрос Черепнов.

— До меридиана Ворошиловграда сплошная облачность высотой двести метров, а дальше на запад ясно, — ответил Бебчик.

Указав экипажам места в боевом порядке и сказав, что заместителем в воздухе назначаю старшего лейтенанта Миленького, я с комиссаром Калашниковым ушел к самолету и стал готовиться к вылету.

Возвратился взволнованный стрелок-радист Наговицин, бегавший в штаб за данными по связи.

— Наговицин, говори скорее, что там случилось? — спросил комиссар.

— Ничего, я просто так.

— Пришел, так вываливай, не молчи, — потребовал комиссар.

— В штабе говорят, что в 745-м полку при налете на станцию Красноармейскую не вернулись три самолета, а вернувшиеся изрешечены истребителями и требуют ремонта, — ответил Наговицин.