Другими словами, Эпштейн хотел привить им выдержку и шарм, не говоря уже о том, чтобы улучшить дикцию во время исполнения. Однако Джон не воспринимал эти наставления серьезно и смотрел на Брайана приводящим в смущение пронзительным взглядом, не сулившим ничего, кроме безжалостных насмешек.

Выяснилось, что быть профессором Хиггинсом при Ленноне — это титанический труд. После того как он сменил тему, когда Брайан предложил вообще отказаться от разговоров на сцене, за исключением таких фраз, как «большое спасибо» или «добрый вечер», у Эпштейна не осталось выбора, кроме как позволить Джону изрыгать проклятия, ухмыляться, рассказывать непристойные шутки, сплевывать жевательную резинку и изображать из себя сосунка–эксгибициониста, которых так ненавидел Брайан.

Тем не менее, часть усилий менеджера не пропала даром — или, возможно, Джон так отчаянно стремился к успеху, что был готов подчиниться его требованиям, чтобы достичь желаемого результата. После того как цель была достигнута и он стал таким же сокровищем шоу–бизнеса, как Клифф Ричард, он мог вернуться к прежнему облику.

Леннона нельзя было заставить стать элегантным при помощи похвалы, но во время всех этих споров насчет костюмов и поклонов Джон осознал, что Эпштейн при любых трудностях умеет гораздо дольше сохранять хладнокровие и добиваться своего лучше, чем Алан Уильяме или Мона Бест, — даже перед лицом самого скупого антрепренера и его приспешников в рубашках с закатанными рукавами, которые возмущенно кричали, что контракт не стоит той бумаги, на которой он написан, и что Beatles все равно его нарушат. Не повышая голоса, Брайан гасил страсти при помощи таких фраз, как «если вы позволите, я внесу поправку…» или «прошу прощения, но пять минут назад вы говорили, что…», которые изматывали противника и заставляли выплачивать оговоренную сумму — хотя она была настолько мала, что парни в течение часа спускали ее в ближайшем пабе.

В те дни «парни» состояли в основном из Джона, Джорджа и Пола. Теперь, когда матери Пита постоянно не было рядом, сам Пит стал отдаляться от остальной троицы — Тони Кертис среди Pilzenkopfs, не употреблявший прелудина и имевший благородные намерения в отношении своей подруги Кэти.

Стюарт Сатклифф, по крайней мере, взбунтовался, прежде чем решил окончательно уйти. Отбросив Beatles как глупое увлечение юности, он с тех пор стриг волосы «почти прилично». «Думаю, я это все перерос», — слегка грустно признавался он сестре Полин. Он заплатил высокую цену — как в психологическом, так и в физическом плане — за участие в группе, а затем наверстывая упущенное время в карьере художника. Здоровье Стюарта вызывало тревогу — приступы головокружения, судороги, хроническое несварение желудка и другие неприятные симптомы в последнее время усилились.

Переписка с Джоном была пронизана мрачным экзистенциалистским туманом и длинными монологами о бессмысленности существования, а также эзотерическими рассуждениями, в которых Джону приписывалась роль «Иоанна Крестителя», а сам Сатклифф ассоциировал себя с «Иисусом Христом». Из этой переписки чаще всего вспоминают и цитируют такие поэтические строчки, принадлежащие Джону: «Я не могу ничего вспомнить без грусти / Такой глубокой, что она почти не осознается мной / Такой глубокой, что ее слезы делают меня свидетелем собственной глупости». Если вдуматься в смысл этих туманных строк, то в них можно найти сходство с гимном «Come Down О Love Divine», гимном праздника Троицы, знакомым каждому мальчику, получившему религиозное воспитание.

Возможно, под влиянием этих диалогов Стюарт начал писать оставшийся незаконченным автобиографический роман, озаглавленный им «Spotlight On Johnny». Изобразив себя в виде второстепенного персонажа («Нхоук»), Стюарт пишет, что, вставая утром, он жалуется на «потерю памяти и ужасные головные боли». Поскольку это происходило с ним в реальной жизни, он проконсультировался у немецких врачей, которые прописали лечение, способное только замедлить, но не остановить развитие состояния, которое он мог описать лишь как «болезнь».

Некоторые могут ежедневно принимать амфетамины, причем безо всяких последствий, но Стюарт Сатклифф не относился к такому типу людей. Каменистая дорога к ставшему смертельным кровоизлиянию в мозг была вымощена типичными симптомами наркотической ломки. Кроме недомоганий, о которых он упоминал в письмах Полин и Джону, его преследовали приступы паники, раздражительности, гиперактивности, а также долгие периоды, когда он лежал в кровати без сна. Более серьезными симптомами можно считать бессмысленное бормотание, сопровождавшееся выкриками гитлеровского приветствия, туман перед глазами как предвестник временной потери зрения, раскачивание и пустой взгляд перед началом судорожного припадка, ночные галлюцинации («ужасы») и другие нарушения, превратившие Сатклиффа в жалкого нелюдима.

Его видели сидящим с Астрид в одном из клубов Гросс Фрейт за самым дальним столиком, погруженным в глубочайшую депрессию, с прижатыми ко лбу пальцами и плотно сомкнутыми губами, как будто он старался скрыть боль. Когда его глаза не были крепко зажмурены, Астрид замечала, что их блеск исчез, а потухший взгляд подчеркивался пурпурно–красными пятнами под глазами, напоминавшими высохший и потрескавшийся грим.

Для тех, кто остался на родине и не мог видеть его болезненного состояния, единственным признаком неблагополучия были письма, в которых фразы беспорядочно перескакивали от предмета к предмету и изобиловали странными, но вызывающими тревогу ассоциациями. Его почерк становился явно крупнее и неразборчивее, выродившись практически до непонятных каракулей, как в журнале капитана– полярника Скотта, который медленно умирал посреди антарктической пурги.

Смерть настигла Стюарта Сатклиффа 10 апреля 1962 года в 4.45 пополудни. Последним, что он видел в жизни, было лицо Астрид в машине «Скорой помощи».

Доктор Питер Хоммельхоф, осматривавший Сатклиффа в июне предыдущего года, пришел к выводу, что плохое состояние здоровья пациента стало следствием злоупотребления алкоголем и амфетаминами. Результаты вскрытия показали, что «паралич мозга был вызван кровоизлиянием в правое полушарие», и это стало явным подтверждением диагноза доктора Хоммельхофа, а не версии намеренного удара по голове, который ему нанес Джон Леннон или кто–то другой.

Джон узнал о смерти Стюарта непосредственно от Астрид, когда приехал в Гамбург за день до того, как Beatles должны были открывать новую площадку, «Star–Club», который вскоре станет самым известным клубом на Гросс Фрейт. Ужасная новость прозвучала как гром среди ясного неба, и Леннон с трудом сохранял самообладание. Он напрягал ум в поисках веселого и оскорбительного ответа, который продемонстрировал бы его безразличие. Он должен был рассмеяться или хотя бы, не моргнув глазом, пожать плечами. Но не смог. После короткой паузы он просто молча обнял Астрид.

На следующий день он, правда, воздержался от сочувственных объятий, когда вместе с Астрид, Полом и Питом встречал мать Стюарта, Милли, в аэропорту в Гамбурге. Он показался ей слишком спокойным — как сторонний наблюдатель, не расстроенный и не затронутый трагедией. Со вчерашнего дня он снова решил стать суровым мужчиной, которому не пристало проливать слезы, что бы ни случилось.

Через несколько часов Beatles с привычной живостью уже исполняли свою первую композицию в «Star–Club». Однако после того, как все эти дурацкие песни про быстрые автомобили и девушек закончились, Джон мог дать волю своим чувствам. Во время пирушки после концерта он был несдержан на язык, всадил в себя гигантское количество спиртного и возбуждающих таблеток. Казалось, Леннон вновь стал самим собой, но время от времени он замолкал, и в его перегруженном стимуляторами мозгу всплывали обрывки воспоминаний. Нередко это были обычные мелочи — Стюарт щелчком отбрасывает окурок сигареты в коридоре колледжа, покупает свою бас–гитару «President» в магазине Хесси, привлекает к себе внимание в тот первый вечер в «Индре»… Накапливавшиеся воспоминания о Стюарте прорывались в виде стычек с незнакомыми людьми в работающих до утра барах.

За внешней бравадой Джона скрывался потрясенный и страдающий человек, переживающий свое горе тем острее, чем лучше он понимал, кем был для него ушедший друг: советчиком, исповедником, врачевателем детских ран, тем, кому можно было выложить свои идеи и получить честные, благожелательные ответы. Такого, как Стюарт, больше не будет. Так ведь?

Стюарта Сатклиффа, парня, которому было многое дано, похоронили в могиле № 552 секции 1939 приходского кладбища в Хьютоне после заупокойной службы в церкви Св. Габриэла, где он однажды, будучи главным певчим, во время крестного хода нес крест. Связанные контрактом Beatles не смогли присутствовать на похоронах. Последний раз они видели Стюарта в феврале 1962 года, во время