Он осторожно достал из-за пазухи завёрнутый в газетную бумагу листок и расправил его на коленке. Ребята вытянули головы и с любопытством прочли заголовок:

Сводка была написана чётким почерком, рукой взрослого человека.

– Читайте про себя, – тихо предупредил Игнат.

Лица у ребят покраснели от волнения, губы зашевелились.

«…После 6-часового боя полк противника, окружённый с трёх сторон нашими частями, был разгромлён… На поле боя фашисты оставили больше 1500 убитых и раненых немецких солдат…»

В овражке была тишина, слышались только прерывистое дыхание и лёгкий шелест бумаги, лежавшей на колене Игната; каждому хотелось потрогать листок, прикоснуться к нему.

– Игнат, откуда это?

– Откуда – это не наше дело. Наше дело – переписать чисто, понятно да осторожненько расклеить. Вот я и принёс вам. Тут бумаги на десять таких листовок хватит. В Ярыжках и ещё кое-где мы уже порасклеивали. Только смотрите, хлопцы: попадётесь – плохо будет… Тогда уж… – Игнат покачал головой. – Одним словом – кто дал, где взяли… – Он строго посмотрел на товарищей.

– Предателей среди нас нет, – просто сказал Васёк, спрятал на груди листовку и развернул пачку чистых бумажек. – Эх, сколько тетрадей мы в школе бросили! Знать бы раньше, что понадобятся… – с сожалением сказал он и вдруг, перевернув один листок, вырванный из школьной тетрадки, удивлённо заметил: – А здесь стихи какие-то… и зачёркнуты… Это что?

– Да это – так… Видно, кто-то из школьников последние листки из тетрадки вырвал да отдал. Ну, на этом листке не пишите – и всё!

– Что? Что? – рассеянно переспросил Васёк и медленно прочитал вслух первые строчки стихов:

– Зелёненький поезд? – живо перебил его Саша. – У нас тоже был зелёненький поезд… Странно… – сказал он, заглядывая в листок.

– Читай, читай! – заторопил Одинцов. Сквозь тонкую кожу на его лице проступили красные пятна, и даже веки покраснели.

Васёк громко, с волнением в голосе прочитал дальше:

– Игнат! Где это взяли? Откуда? Ребята! Ведь это… это писала Нюра Синицына, – прошептал Одинцов.

– Это наша Нюра… я узнал… И, может, она жива? Может, все они живы? – заволновался Саша.

Васёк посмотрел на товарищей и покачал головой:

– Эти стихи Нюра могла написать в первые дни, когда мы только приехал». И, может, потеряла тетрадку или отдала кому-нибудь из здешних девочек… Мы возьмём себе на память эти стихи… Только надеяться на что-нибудь, по-моему, нельзя…

– Да, конечно… Митя сам видел разбитый грузовик, – упавшим голосом сказал Саша.

Все замолчали. Игнат глубоко вздохнул, поправил свою кубанку:

– Кого нет – того нет. О живых надо думать… Так вот, я своё слово сказал. А вы тут постарайтесь. Может, успеете, так к ночи и расклейте.

– Ладно. Сделаем, – поднимаясь, сказал Васёк. – Выходите по одному… Когда придёшь опять, Игнат? – всё ещё потрясённый напоминанием о девочках, грустно спросил Васёк.

Игнат присел на корточки и быстро зашептал:

– Справляйтесь сами, хлопцы, – у нас другие дела объявились. Не можно мне часто приходить, а если надо, Грицька посылайте ко мне.

Прощаясь, он ещё раз попросил не задерживать листовки… Но ребят ждала неудача.

По хате тяжёлыми шагами ходил Степан Ильич. Переписывать сводку при нём боялись. Тайна – так от всех тайна. Пробравшись гуськом мимо Степана Ильича, ребята сели в угол и тихо зашептались. Степан Ильич неодобрительно посмотрел на них, но ничего не сказал. В последнее время он был хмурый и неразговорчивый.

Пошептавшись, ребята послали Сашу к Макитрючке, чтобы узнать, вернулись ли Мазин и Русаков. В ожидании они бегали несколько раз к воротам и обратно. Степан Ильич стоял у окна, повернувшись к ним спиной и постукивая пальцами по стеклу, – о чём-то думал.

– Может, он уйдёт куда-нибудь?

– Он всегда вечером уходит…

– Одинцов, ты так, намёками, узнай у него, уйдёт он или нет, – кивнул на Степана Ильича Васёк.

Одинцов, сделав непринуждённый вид, подошёл к другому окну и, покосившись на Степана Ильича, сказал:

– Ой, как темно уже! Наверно, сегодня никто никуда не пойдёт, дядя Степан?

– Как это – никто никуда? – насмешливо переспросил Степан Ильич и, вдруг с шумом подвинув табуретку, сел, сложив на коленях руки. – А ну-ка, идите сюда, вылезайте из-за печки!

Ребята переглянулись и робко подошли:

– Мы?

– Вы, вы! Настало время мне поговорить с вами всерьёз. И вы этот разговор запомните хорошенько, чтобы два раза повторять не пришлось. – Степан Ильич поднял вверх палец и, медленно отчеканивая каждое слово, сказал: – Чтобы с этого часу прекратить всякие ваши перешёптывания и лазание где ни попало! И не носитесь вы по селу как угорелые, не советуйтесь в каждом углу, потому что все ваши тайны у вас на лбу написаны… Всякое это ваше подмигивание, подмаргивание…

– А мы не подмаргиваем, – быстро перебил его Одинцов.

– Как это – не подмаргиваете? – сердито стукнул по столу Степан Ильич. – Я сам видел. И всё это вы делаете на глазах у врагов, шмыгаете перед самым их носом. Да что вам война – игрушка, что ли?

– Да мы не подмаргиваем! – вспыхнул от обиды Васёк.

Дверь неожиданно открылась, и Саша, просунувшись наполовину, замахал рукой и, делая таинственные знаки бровями, вытянул трубочкой губы:

– Васёк, выйди… Васёк…

Степан Ильич шагнул к двери, взял за плечо Сашу и поставил его перед собой:

– Вот, видали? Ну, чего ты моргаешь? Что там случилось?

– А я не моргаю, – растерявшись, сказал Саша.

– Ну, а как же эта твоя мимика называется?

Ребята не выдержали и рассмеялись.

– Эх, дети, дети! Нет у вас настоящего понимания того, что происходит… Да если вам взрослые что-либо поручают сделать, делайте, но не обращайте всё в игру и не смейте что-либо придумывать от себя! Потому что вы можете муху в слона превратить, и из-за вашей глупости хорошие люди могут погибнуть, и сами вы пропадёте ни за грош, ни за копейку. – Степан Ильич встал, откинул на окне занавеску. – Вот… глядите сюда!

Присмиревшие ребята один за другим подошли к окну. Отсюда видна была улица… У каждых ворот и у плетня стояли и ходили гитлеровские солдаты, громко, развязно переговариваясь на своём языке.

– Вот он, наш враг… В каждой хате, на каждом шагу… Кровью нашей он не дорожит, людей в ямы живьём бросает. С оружием пришёл, с хитростью, с коварством… Вот и подумайте, как надо себя вести, ребята! – тихо закончил Степан Ильич.

Два дня Мазин и Русаков блуждали по лесу. Спускались в лесные овраги, забирались в густую чащу. Петька складывал рупором ладони и гудел, подражая горну. Лес откликался протяжным эхом. Стали попадаться путаные тропинки, лесные дороги. Мазин решил вернуться. Лес то густел, то редел, приметы были так похожи, что мальчикам начинало казаться, будто они уже проходили эти места. Перед глазами неожиданно открывался молодой сосняк, за ним белели берёзы. В непроходимой чаще леса было темно и сыро, солнце скупо проникало туда сквозь густую зелень кустов и деревьев, на траве не просыхала роса.