Бобик звонким лаем извещает хозяев о госте. Матвеич открывает дверь, глядит на дорожку:

– А, хлопчик! Здорово, командир!

Из окошка высовывается серебряная голова Николая Григорьевича. Глаза старика так похожи на глаза Сергея Николаевича, что Васёк, поздоровавшись с Матвеичем, радостно бежит к окошку.

– Иди, иди, пионер! Что давно не был у нас? Как там дела, а? – Старик долго держит в своих ладонях твёрдую, загорелую руку мальчика. – Как там команда твоя? Живы, здоровы?.. Угости-ка медком его, Матвеич!

Васёк проходит в кухню.

Матвеич наливает ему в миску янтарный мёд, кладёт кусок хлеба:

– Ну, как в селе? Рассказывай, что знаешь! Васёк макает в миску хлеб и рассказывает, как хозяйничают в селе гитлеровцы, как они ходят по хатам и берут всё, что им вздумается.

– На людей смотрят хуже, чем на собак.

– Ну, а люди что? – спрашивает Иван Матвеич.

– А что люди? Молчат…

Васёк опускает голову, Матвеич набивает трубку и ждёт. Николай Григорьевич глубоко вздыхает.

– Ну, а Степан Ильич что? – осторожно спрашивает он.

– Дядя Степан у вас мёду просит, говорит – чай пить не с чем.

Васёк густо краснеет – ему неловко и стыдно за Степана Ильича. Но Матвеич оживляется:

– Мёду просит? Чай пить не с чем? – Он смотрит на Николая Григорьевича, подмигивает ему и потирает свои большие руки. – Вот сластёна! Скажи пожалуйста, мёду ему захотелось!

Васёк пробует выгородить Степана Ильича:

– Да это он так… Пошутил, может…

– Конечно, пошутил, – серьёзно подтверждает Николай Григорьевич, прихлёбывая с блюдечка чай.

Матвеич стучит по столу толстыми пальцами, морщит лоб:

– Что ж человека обижать! Ты скажи ему так: мёду нет, пришлю сахару. Скажешь?

– Скажу.

Разговор затихает. Ваську хочется спросить, не слыхал ли Матвеич чего-нибудь о тех арестованных, которых увели из села гитлеровцы, но Матвеич вдруг ласково треплет его за чуб:

– Ну, а ты фашистов не боишься, хлопчик? Ведь их, верно, полное село нагнали, а?

– Много. По хатам солдаты стоят, а в школе офицеры и генералы ихние; там штаб.

– Хе-хе-хе, «штаб»! Да это тебе с перепугу показалось, – вмешивается Николай Григорьевич. – Полтора человека – это не штаб!.. Ну, сколько ты там генералов видел?

Васёк обижен:

– Мне на их генералов наплевать. Я их не боюсь. А что видел, то и говорю. И ребята наши знают. Севка Малютин у деда Михайла живёт – всех видит!

Матвеич грузно ворочается, жадно сосёт трубку. Николай Григорьевич смотрит на Васька внимательными, серьёзными глазами:

– Ты не обижайся. Мы с Матвеичем сидим тут, как в берлоге, ничего не знаем. Ты бы приходил почаще – нам веселее будет: всё что-нибудь да услышим от тебя.

– Я ещё не то знаю! – бодрится Васёк. – Я сегодня на опушке леса орудия видел! Много их там фашисты навезли. И ёлками завалили, думают – не видно…

– Да что ты! – удивляется Николай Григорьевич, поглядывая на Матвеича. – В каком же это месте?

– Да около леса, на опушке, где молодые ёлки. Матвеич отодвигает миску с мёдом, ловит пчелу и, осторожно держа её двумя пальцами за крылья, выпускает в окно. Долго глядит ей вслед, потом поворачивается к Ваську:

– Зоркий ты, хлопчик. Мабуть, и посчитал их для интересу?

– Кого – их?

– Да орудья-то фашистские, – небрежно говорит Матвеич.

– Нет, я не считал…

Живые глаза Матвеича внимательно разглядывают пионера Васька Трубачёва.

– А ты посчитай!

– Я узнаю! Я всё узнаю! – быстро говорит Васёк. – И про штаб и про орудия. Мы с ребятами…

– Ну-ну! – прерывает его Матвеич. – Не кажи гоп, поки не перескочишь! Загребут тебя фашисты с твоими ребятами да как всыплют вам хорошенько, чтоб не лазили где не надо. Да ещё нас, стариков, на берёзе повесят – тоже, чтоб не интересовались. – Матвеич кладёт руку на голову Трубачёва: – Чуешь, хлопчик, что я говорю?

– Не загребут нас фашисты! – волнуясь, шепчет Васёк. – А ребятам я скажу, что мне так… самому интересно.

– Ну, действуй, – говорит Матвеич.

Торжественно, словно в почётном карауле, стоят ряды высоких тополей. Идёт по дороге пионер Васёк Трубачёв. Не просто идёт – высоко поднял голову, словно вырос за один час, покрепчал, силы набрался; смело шагает. Несёт в своём сердце пионер первое важное задание; обуревают его вихрастую мальчишескую голову смелые и отчаянные планы.

Отныне крепко и нерушимо будет хранить он военную тайну, доверенную ему взрослыми партийными людьми. Бежит под босыми ногами пионера тропинка, бежит, перегоняет, забегает вперёд, остаётся позади; низко кланяется, мягко стелется перед ним трава; гладят по плечам кусты, шумят навстречу деревья… Шепчутся с белками сосновые ветки, и поют птицы о том, что идёт пионер, в первый раз получивший важное боевое задание. Вся земля, нагретая солнцем, ложится под ноги Трубачёву; даже скошенное, колючее поле не саднит его босых ног.

Родная земля! На всё готов для неё младший из верных сыновей – пионер Васёк Трубачёв!

Каждый день Мазин и Русаков рыскали по окрестностям в надежде найти какие-нибудь следы Мити. По разговорам взрослых и по всем предположениям было очевидно, что арестованных увели из села. Может быть, их заставили работать…

– Митя не будет работать на фашистов! – говорил Трубачёв. – Он или убежит, или… – Он не договаривал, но ребята понимали, что значит это «или».

– У него комсомольский билет с собой, – тихо добавлял Одинцов.

Мазин хмурился, вздыхал:

– Пошли, Петька!

На дороге обнаружить какие-нибудь следы группы арестованных было невозможно. Тут шли и ехали люди, мчались мотоциклы, двигались целые колонны гитлеровцев. Мазин подробно обследовал тропинки около леса, оглядел кусты и деревья: он искал какой-нибудь знак, который мог бы оставить Митя.

Мальчики возвращались поздно, усталые, хмурые.

Ребята ждали их в Слепом овражке. Трубачёв беспокоился, выходил навстречу и, взглянув на их лица, ни о чём не спрашивал.

Сегодня Мазин рано поднял Петьку. Макитрючка отрезала им по куску сала. Вздыхая, смотрела, как они прячут за пазуху хлеб, и, бренча заслонкой, ругала фашистов. Баба Макитрючка ругала фашистов с утра до вечера. Падала ли у неё из рук миска, пригорало ли в печи молоко – Макитрючка проклинала фашистов самыми страшными проклятиями.

– А щоб вы сгорели, проклятые! Щоб вам руки-ноги повыкручивало, очи повылазили! – кричала она, подбирая разбитые черепки или вытаскивая из печи пригоревшее молоко.

Гитлеровцы ловили по дворам кур, заходили в хаты, требовали сала, яиц. Макитрючка в первый же день прихода фашистов порезала своих кур и усиленно кормила ими Мазина и Русакова:

– Ешьте, хлопцы! Я над своими курами сама хозяйка. Кого хочу – того и угощу.

Ощипанные перья и косточки ребята относили на огород и зарывали в землю.

– Матка, кура есть? – заглядывая в хату, кричал солдат.

Макитрючка, собрав в упрямые складочки рот, смотрела на него серозелеными злыми глазами.