коленкам, кусты бьют ветками по лицу. – Эй, эй! – машет он рукой вслед ребятам.

Лодка тяжело подплывает к берегу.

– Что тебе? – спрашивают мальчики.

– Пойдём до моей тётки, хлопцы! Ей-богу же, пойдём до тётки!

Мазин сердито отталкивается веслом. Лодка снова ползёт вверх по реке. Но, пока она ещё видна, Игнат стоит на берегу и, сдвинув чёрные брови, смотрит ей вслед.

Петька прячет лодку в камышах, густо маскирует её ветками и, сидя неподалёку в кустах, тревожно прислушивается к тому, что делается в селе. Он тянет носом смешанный с дымом воздух, смотрит в ту сторону, откуда поднимаются топкие языки огня.

Мазин и Трубачёв ушли уже давно. Петьке кажется, что прошло уже больше часа, как он остался один сторожить лодку. На самом деле Мазин и Трубачёв ещё только ползут огородами к селу, часто останавливаясь и тихонько советуясь между собой.

– К Костичке пойдём! – шепчет товарищу Васёк.

– Смотри! – толкает его в бок Мазин.

За огородами видны обуглившиеся стены Степановой хаты. Где баба Ивга? Где Макитрючка, дядя Степан? Васёк крепко прижимается грудью к сухой огородной земле; сердце его бьётся такими сильными толчками, что кажется, вся гряда сотрясается от его ударов.

Но Мазин ползёт дальше, и Васёк двигается за ним.

Из села вдруг доносится какой-то шум, злобные выкрики эсэсовцев, что-то похожее на команду, потом звон разбитого стекла и чей-то слабый стон.

Мальчики замирают на месте. Потом снова ползут. За плетнём уже виден двор Костички.

– По-до-жди здесь! – поворачивая к Трубачёву бледное, напряжённое лицо, шепчет Мазин.

Васёк испуганно мотает головой и крепко стискивает руку товарища:

– Нет, нет… вместе!

Мазин осторожно подгрызает зубами подсолнух и, прикрывая широкой жёлтой шляпкой голову, выглядывает за плетень. На дворе Костички тихо и пусто. Только один немецкий солдат, спокойно посвистывая, вешает под навесом мокрую рубаху, аккуратно растягивая её на деревянных плечиках. Мальчики растерянно пятятся назад.

– К школе! – вдруг решительно командует Трубачёв. – Огородами пройдём…

Мазин качает головой и, обогнув плетень, смотрит на деревенскую улицу. С улицы снова несётся грозная команда и странный шум, похожий на всё разрастающийся шорох листьев, на шум двигающейся в безмолвии толпы. Гитлеровец подходит к воротам и тоже смотрит на улицу. Пользуясь этим шумом, мальчики проскальзывают в соседний огород. Отсюда уже видны ворота школы. Около них толкутся гитлеровские солдаты, стоят часовые. И отовсюду молча движется и движется народ, тесными кучками примыкая друг к другу. Идут женщины, дети, старухи. Старые деды, с трудом передвигая ноги, идут без шапок. Ветер развевает их седые, подстриженные в кружок волосы. Молодых уже давно нет в селе. Подростки жмутся к старикам… Полицаи в чёрных шинелях теснят народ по обеим сторонам улицы.

Мальчики удивлённо смотрят на эту толпу.

– Куда это они? – шепчет Васёк.

Глаза его напряжённо вглядываются в лица подростков. Между ними он видит Ничипора. Может, с ним Генка? Мазин угадывает его мысли:

– Надо затесаться туда, между хлопцами… Поискать Генку… расспросить Ничипора…

Васёк кивает головой. Мазин двумя пальцами засовывает ему под тюбетейку приметный рыжий чуб.

– Пошли.

В воздухе пахнет гарью. Уходя в лес, баба Ивга и Макитрючка подожгли хату. Полицай Петро бесследно исчез. Жители, смутно догадываясь о происшедшем, молчали. Никто уже не сомневался теперь, что Степан Ильич был крепко связан с партизанами. Из уст в уста передавался слух, что дед Михайло украл в штабе какой-то ценный документ и передал его партизанам.

Всю ночь не смыкали люди глаз. В каждой хате шёпотом передавали друг другу о страшных мучениях, которым подвергли деда при допросе. Утром в селе появилось объявление с приказом всем жителям под угрозой расстрела собраться на площади, чтобы присутствовать при казни пойманного «русса-партизана». Гитлеровские солдаты бегали по дворам, стучали прикладами в двери и окна.

Виселица стояла на площади. Одним концом верхней балки она упиралась в высокую сосну. Из обрубленных веток дерева медленно сочились крупные жёлтые капли смолы.

Имя деда Михайла стало именем героя, и люди шли на его казнь с непокрытыми головами.

Гитлеровцы, думая запугать колхозников жестокой казнью их односельчанина, невольно сами придавали ей особую торжественность.

Раздвинув народ, они выстроились шпалерами вдоль улицы.

Мальчики перебрались через плетень и незаметно затесались в толпу, разыскивая Генку. Никто не обращал на них внимания. Женщины, закрывая подолами малых детей, полными слёз глазами смотрели на ворота школы. Все взгляды устремлялись туда же… Мазин дёрнул за рукав одного хлопчика, но тот испуганно спрятался за спиной матери.

Толпа вдруг сдвинулась, зашевелилась:

– Ведут… Ведут…

– Боже, помоги!.. Ведут…

Из ворот школы, окружённый со всех сторон рослыми эсэсовцами, показался маленький, хилый дед. Из разорванного рукава его окровавленной серой рубахи безжизненно висела худая, костлявая рука. Лицо деда Михайла трудно было узнать: острая бородка его тёмным опалённым клинышком торчала вперёд, один глаз запёкся кровью, кожа на голове была рассечена.

Михайло вышел из ворот, споткнулся… Бабы завыли…

Михайло поднял голову и, суетливо передвигая босые синие ноги, заторопился.

Мазин и Трубачёв остолбенели от ужаса. Глаза их не мигая смотрели на деда. Рука Трубачёва, стиснутая рукой товарища, онемела, рыжий чуб выбился из-под тюбетейки. На лбу Мазина выступили крупные капли пота, щёки покрылись пятнами.

Дед ещё раз споткнулся. Эсэсовец тряхнул его за ворот рубахи, обнажив костлявую грудь деда с синими кровоподтёками. Громкий плач вырвался из толпы.

Фашисты прикладами раздвинули людей, расчищая путь к виселице.

Онемевшие и потрясённые мальчики машинально двигались за толпой. Истошный вой провожал деда; эсэсовцы заторопились. У виселицы Михайло остановился, повернулся к людям:

– Чего плачете? Думаете – пропал дед Михайло? Ни! Я не зря пропал! Я за хорошее дело погибаю! – Голос у деда был слабый, тоненький, как у ребёнка.

Эсэсовец схватил деда за плечи и толкнул его к виселице. Но дед с силой вырвался:

– Внука моего поберегите, люди добрые!

В толпе вдруг послышался шум борьбы, взметнулся вверх красный пионерский галстук, зажатый в детской руке, и мгновенно исчез, утонув в людском потоке.

– Живи, Генка! Матерь твоя – Украина! Живи, Генка!.. – торжествующе кричал захлёстнутый петлёй дед, отбиваясь от двух солдат.

Крик его вдруг оборвался, маленькое, худое тело взметнулось вверх.

– Деда!.. – пронзительно закричал в толпе надрывный голос.

Мазин и Трубачёв дрогнули, очнулись и, сбивая с ног женщин и детей, бросились на этот голос. Вой толпы перешёл в грозный рёв. Безоружные люди с голыми руками шли на гитлеровцев, ломились к виселице. Раздались выстрелы, застрочил пулемёт – в общий гул влились стоны раненых. Загороженная женщинами, Костичка силилась удержать обезумевшего Генку.

Мальчики с двух сторон подоспели к ней на помощь, схватили за руки товарища и, увлекая его за собой, бросились бежать. Сзади них строчил пулемёт, рядом падали женщины, дети, старики.

У плетня, в луже крови, лежал мёртвый Ничипор. Лицо его сохраняло удивлённое детское выражение, длинные руки и ноги мешали бегущим…