— Все, кто хоть что-нибудь из себя представляет, знают, кто такая Салли Бирмингем, — заявил он.

Бобби старался показать свою начитанность, спросив, какой роман Дона Делило ей нравится больше всего.

— Я не читала ни одного, — отрезала она. — Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на литературную самонадеянность.

Тогда в ход пошла «звездная карта»: Бобби вскользь упомянул, что вчера из своего дома в Париже ему позвонил Джонни Депп, которому понадобилось обсудить дела на бирже.

Салли, прищурившись, взглянула на него и едко заметила:

— Какая же у вас интересная жизнь.

Мне было больно смотреть на это. Однако надо отдать должное Салли — разрушительный процесс сопровождался аристократической улыбкой. Она ни разу не сказала: «Все это дерьмо». Она ни разу не повысила голос. Но в конце вечера Бобби еще больше уменьшился в размерах. Салли вежливо дала ему понять, что считает его низшей категорией, мелким буржуа, на которого не стоит тратить драгоценное время.

По дороге домой она потянулась ко мне и, погладив по голове, заметила:

— Милый, ты знаешь, что я тебя обожаю, но, пожалуйста, никогда не заставляй меня проходить через такое.

Долгое молчание. Наконец я выдавил из себя:

— Так плохо?

— Ты понимаешь, что я хочу сказать. Возможно, он блестящий брокер… но в социальном смысле он полный дурак.

— Мне он кажется забавным.

— И я могу понять почему, особенно если ты когда-нибудь будешь писать для Скорсезе. Он коллекционирует людей, Дэвид, и ты objet d'art[9] этого месяца. На твоем месте я бы позволила ему заниматься инвестициями, и ничего больше. Он дешевый и показушный, он из тех жуликов, которые могут с утра побрызгаться лосьоном от Армани, но все равно будут вонять простым одеколоном.

Салли была жестокой, и мне неприятно было обнаружить в ней эту малосимпатичную сторону. Но я ничего не сказал. Я также ничего не сказал Бобби, когда он позвонил мне через несколько дней после ужина и объявил, что намечает в этом году прибыль в двадцать девять процентов.

— Двадцать девять процентов? — поразился я. — Но ведь это незаконно…

— Да нет, вполне законно.

— Шучу. — Уловив в его голосе обиду, я поторопился исправить свою оплошность. — Я очень доволен. И благодарен. В следующий раз я сам плачу за ужин.

— А следующий раз будет? Салли ведь решила, что я придурок, верно?

— Я ничего такого не знаю.

— Ты врешь, но все равно спасибо. Поверь мне, я знаю, когда промахиваюсь.

— Просто вы совсем разные, такое бывает.

— Да нет, это ты просто вежлив. Но слушай, если ты не разделяешь ее мнения…

— С какой стати? Особенно если вспомнить про двадцать девять процентов.

Он засмеялся:

— Итог всегда важнее всего, так?

— Это ты меня спрашиваешь?

У Бобби хватило ума никогда больше не упоминать о том кошмарном вечере, хотя он всегда справлялся о Салли, когда мы встречались. Раз в месяц я с ним ужинал. Ведь, что ни говори, двадцать девять процентов — это двадцать девять процентов. Бобби мне действительно нравился, и я видел, что, если отбросить в сторону его хвастливую браваду, он просто малый, который надеется оставить свою метку в этом глубоко безразличном мире. Как и все мы, он пытался поверить в то, что на самом деле чего-то стоит. Вот откуда проистекали его амбиции.

Так или иначе, но я был настолько занят, что наше общение с Бобби ограничилось ежемесячными ужинами. К тому времени, когда в производство были запущены серии второго сезона, я пришел к выводу, что моя жизнь представляет собой одну большую круговерть: четырнадцать часов в день за работой, семь дней в неделю. Несколько оставшихся часов полностью были посвящены Салли. Но она не особо жаловалась, что мы мало проводим времени вместе. Для Салли работать менее семнадцати часов в день было равносильно безделью.

Единственными маяками в этом сумасшедшем расписании были два выходных в месяц, которые я проводил с Кейтлин. Разрыв между нами быстро зарубцевался. Во время моего первого визита в их новый дом она была несколько отстраненной. Но мы провели прекрасный день в Сан-Франциско, и она немного оттаяла.

В тот вечер, когда мы ужинали в ресторане «На причале рыбака», Кейтлин сказала:

— Мне нужно задать тебе один вопрос, папа.

— Выкладывай, — кивнул я.

— Ты скучаешь по мне и маме?

Я почувствовал, как меня окутала печаль.

— Каждый день, каждый час, — сказал я, беря ее за руку. Дочь не отняла руки, а наоборот, сжала мою.

— Ты не мог бы снова жить с нами? — спросила она.

— Мне бы очень хотелось, чтобы это было возможно, но…

— Это потому, что ты больше не любишь маму?

— Я всегда буду любить твою маму… но иногда людям, которые любят друг друга, трудно жить вместе. Они расходятся. Или…

— Вы могли бы снова сойтись, — заметила она.

Я улыбнулся:

— Все не так просто, Кейтлин. Люди совершают поступки, которые другим людям трудно простить. Или они понимают, что должны начать жить другой жизнью.

Она отняла руку и уставилась на стол:

— Мне не нравится, что ты больше с нами не живешь.

— И мне тоже не нравится, что мы не вместе, — сказал я. — Мне жаль, что я не могу взмахнуть волшебной палочкой и все исправить. Не могу. Но все равно мы будем с тобой встречаться дважды в месяц на выходные. Во время каникул ты сможешь провести со мной столько времени, сколько захочешь…

— Ты будешь работать во время моих каникул.

— Я постараюсь не работать.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— И ты будешь приезжать ко мне каждые две недели?

— Обязательно.

Я ни разу не нарушил своего обещания. Наоборот, не существовало ничего такого, черт побери, что могло бы помешать мне два раза в месяц навестить свою дочь.

Прошло еще полгода. Вторая часть сериала была снята. Реакция была потрясающей. К Элисон уже поступили звонки насчет продолжения, а ведь до показа оставалось еще два месяца. Жизнь была хаотичной, но я не мог жаловаться. Моя карьера складывалась удачно. Моя страсть к Салли не уменьшалась… и она тоже все еще была очарована мною. Мои деньги делали деньги. И хотя Люси все еще обращалась со мной крайне холодно, когда я навещал дочь, сама Кейтлин всегда радостно встречала своего папу. Иногда она даже проводила выходные в Лос-Анджелесе.

— Что с тобой? — однажды спросила Элисон во время ланча. — Ты кажешься счастливым.

— Это действительно так.

— Мне взбудоражить прессу?

— Разве это плохо, если человек счастлив?