банкноты, оставшиеся от того, что дал им мосье Груаз. Она хотела было вмешаться, но что она могла сказать?

Тетя Лили весело и беззаботно смеялась над тем, что говорили мужчины, сидящие по обеим сторонам от нее. Она послала еще за одной бутылкой шампанского.

Гардения сжала руки и принялась горячо молиться. Если уйдут и эти деньги, у них ничего не останется. Неужели тетя Лили не понимает?

Дрожь волнения охватила всех сидящих за столом. Напряжение было почти осязаемым, Гардения чувствовала его всем телом.

— Ва-банк, — это был голос герцогини.

Гардения не знала правил игры, но видела, что идет дуэль между ее тетушкой и темноволосым греком средних лет. Все напряженно вытянули шеи, но никто не нарушал тишины.

Гардения поняла, почему все молчат: в то время, как перед греком лежала куча фишек, ее тетя еще ничего не поставила. Все напряженно ждали. Гардения увидела, как ее тетушка открыла сумочку, и, прежде чем затянутая в белую перчатку рука успела скользнуть внутрь, она уже знала, что там ничего нет. Затем жестом, великолепным и совершенно неожиданным, герцогиня подняла руки, расстегнула огромное бриллиантовое ожерелье и швырнула его на стол.

— Двадцать тысяч франков! — сказал она.

У присутствующих вырвался возглас изумления. Грек поклонился.

— Как пожелаете, мадам.

Он вытащил карты из колоды. Две герцогине, две себе. Герцогиня прижала свои карты к груди, чтобы никто не мог их увидеть. Грек вопросительно взглянул на нее, желая узнать, будет ли она брать еще. Она отрицательно покачала головой. Грек вскрыл свои карты.

— Пятерка в банке! — провозгласил крупье.

Грек вытащил еще одну карту.

— Девятка в банке! — объявил крупье бесстрастным голосом.

Герцогиня, шатаясь, поднялась из-за стола и бросила карты. Она проиграла. Она повернулась и неверными шагами направилась к выходу. Гардения последовала за ней. Ей нечего было сказать, и она ничего не могла сделать. Тетя Лили проиграла. Они проиграли обе!

Гардения провела ночь в слезах. Как только они с герцогиней добрались до своего номера в отеле, та рухнула в изнеможении. Гардении пришлось раздеть ее и уложить в кровать. Герцогиня выпила слишком много шампанского, была убита проигрышем и не могла ни говорить, ни осознавать происходящее.

Поэтому Гардения молча уложила ее, затем ушла к себе в комнату и закрыла дверь. Лишь когда она разделась, отдернула занавески, чтобы взглянуть на море, слезы заструились по ее щекам и она по-детски отчаянно разрыдалась.

Она пыталась убедить себя, что плачет из-за безвыходного положения, в котором теперь оказалась ее тетушка, из-за страха перед будущим, из-за тех немыслимых обстоятельств, которые были всему причиной. Но в глубине души она знала, что это не так. Она плакала, потому что была одинока и испугана, потому что всем своим существом она жаждала любви, которая была с ней всего несколько коротких мгновений и которую, казалось, отняли, едва она успела протянуть к ней руки.

Даже будучи в полном отчаянии, она не могла забыть тот момент, когда она любила и верила, что любима, когда весь мир казался сверкающим и прекрасным, потому что она думала, будто лорд Харткорт испытывает те же чувства, что и она.

— Идиотка, идиотка! — рыдала она, презирая себя за собственную глупость и неопытность; но даже готовность обвинить во всем себя не могла смягчить это пронзительное ощущение пустоты, которое было неотличимо от физической боли.

Гардения проплакала несколько часов; затем она взяла себя в руки, понимая, что теперь никто не поможет ее тетушке, кроме нее, и что ей надо принять какое-то решение и потребовать от герцогини, чтобы она ему последовала.

Если во время поездки, слушая рассказы тетушки, Гардения повзрослела, то теперь из бедной зависимой родственницы она превратилась в главу семьи.

Она отвернулась от окна, потому что ей было тяжело смотреть на романтическую красоту моря, и принялась ходить взад и вперед по мягкому ковру своей спальни.

Надо было что-то предпринять, притом быстро! Она мысленно подсчитала, что у них есть: кучка бриллиантов, оставшихся в ларце тетушки — несколько брошей, пара серег, одно или два кольца. За них можно получить кое-что, хотя далеко не ту сумму, которую они стоят на самом деле. Гардения ясно понимала, что сейчас все в Монте-Карло только и будут говорить о том, как ее тетушка швырнула бриллиантовое ожерелье на стол и как шакалы, почуявшие добычу, поймут, что с финансами у герцогини неблагополучно; в противном случае она не стала бы прибегать к таким театральным жестам, чтобы получить деньги для продолжения игры.

Гардения понимала, что завтра управляющий начнет наводить справки. Завтра дойдут слухи о случившемся в Париже, и их попросят съехать.

Она вспомнила о том, что ее тетушка оставила в Париже: великолепные картины на стенах Мабийон-хауз, дорогую мебель, севрские вазы, коллекцию золотых украшенных драгоценностями табакерок в малой гостиной, позолоченный, выложенный бриллиантами туалетный столик в спальне герцогини. Все это стоило тысячи и тысячи франков, но все было теперь конфисковано французскими властями, и не было никакой надежды, что она когда-нибудь увидит их снова.

Невольно мысли Гардении вернулись к шиншилловому манто, и, хотя оно стоило немалую сумму, она была рада, что оно также осталось в Париже. Это был символ предательства. В то время как герцогиня относилась к этому совершенно спокойно, Гардения знала, что никогда не смогла бы смотреть на манто, не испытывая чувства стыда и отвращения.

Таким образом, все, что у них было помимо драгоценностей, — это платья герцогини и ее соболя, которые были на ней в поезде.

Гардения мало в этом разбиралась, но она полагала, что за подержанную одежду вряд ли получишь много денег. Актрисы и дешевые проститутки не захотят платить большую сумму даже за модель от Ворта, а кто еще захочет надевать обноски? Бедным женщинам вся эта роскошь — шифон, кружева, парча, вышитые и украшенные бриллиантами вечерние туалеты нужны не более, чем коврочистка в пустыне. Что же им теперь делать?

Гардения закрыла лицо руками, а в ее ушах все еще звучал голос лорда Харткорта, который говорил, что он будет о ней заботиться и защищать ее. Если бы только он был здесь, подумала она, и тут же упрекнула себя за слабость.

Едва только рассвело, она оделась и отправилась в пароходную компанию. Полицейский указал ей, где она находится. После долгого ожидания наконец открылась дверь и появился небритый чиновник средних лет.

Он был очень вежлив с Гарденией, пока не узнал, что ее интересует самый дешевый билет до Англии. После этого он вдруг сделался отвратительно фамильярным и кончил тем, что пригласил Гардению отобедать с ним сегодня вечером. Несмотря на его нахальство, Гардения все же смогла узнать, что завтра отплывает «Ласточка», маленькое и потрепанное грузовое суденышко. Оно берет на борт лишь шестерых пассажиров, и хотя Гардения с замиранием сердца подумала, какие неудобства вынуждена будет терпеть герцогиня, она понимала, что будет сумасшествием брать билеты на какой-нибудь дорогой корабль, потому что это поглотит все их скудные средства.

Она забронировала двухместную каюту и сказала чиновнику, что принесет деньги вечером.

— Я поверю вам на слово, — ответил тот, бросая на нее косой взгляд, — если вы скажете мне, где мы с вами сможем встретиться сегодня вечером.

— Я узнаю и сообщу вам, — ответила Гардения.