влюбленным в вас?

Герцогиня сделала резкое движение, ее бокал с бренди упал на пол и разбился вдребезги.

— Не будем об этом говорить, — сказала она. — Я ненавидела его, меня тошнило от одного его вида. Но Генрих просил меня быть с ним поласковей. Как я могла отказать?

В ее голосе послышались истерические нотки.

— Не станем об этом говорить, — успокаивающе сказала Гардения.

Когда она наклонилась, чтобы подобрать осколки стекла, она почувствовала, как к ее горлу подступает тошнота. Затем она принесла своей тетушке стакан из маленькой умывальной, которая соединяла два купе.

Было уже раннее утро, но герцогиня все продолжала говорить. Она рассказала Гардении о русском великом князе, который так в нее влюбился, что предлагал ей роскошный замок и бриллианты, каких не было ни у одной королевы в Европе, если только она согласится стать его любовницей. Она сказала, что он ей нравился, и она знала, что жизнь с ним будет блистательной и беззаботной. Но из свойственной англичанам респектабельности она заставила герцога жениться на ней, потому что ока считала — лучше иметь обручальное кольцо на руке, чем бриллиантовое колье на шее.

— Однако вы имели и бриллианты, — напомнила ей Гардения.

— Далеко не такие, какие я могла бы иметь, — ответила герцогиня. — Бог мой, мне так жаль, что пришлось оставить все мои изумруды и сапфиры!

— Это неважно, главное остаться на свободе, — сказала Гардения.

Она и раньше понимала, как было важно, чтобы ее тетушка немедленно покинула Францию, а теперь, услышав рассказ герцогини, она со всей ясностью осознала, что, если бы тетю Лили не расстреляли, как предательницу, ее бы все равно посадили в тюрьму, возможно, до конца ее дней.

Герцогиня же, казалось, вовсе не представляла, какая ей угрожает опасность. Она снова говорила о бароне, с той ласкающей нежностью в голосе, которая всегда появлялась, как только она упоминала его имя.

— Я напишу Генриху, как только мы прибудем в Монте-Карло. Он сразу же примчится ко мне, и, возможно, мы уедем куда-нибудь отдохнуть, пока не решим, что нам делать дальше.

— Вы думаете, он сможет приехать? — спросила Гардения.

— Генрих может все, — с уверенностью сказала герцогиня. — Но он будет раздосадован, что нам пришлось покинуть Францию. Ему так нравилось в Париже, а кроме того, то, что Пьер Гозлен сломался и признался во всем, может повредить его карьере. Хотя мы даже не знаем, что именно наговорил этот мерзкий Гозлен. Возможно, он никого не упоминал, кроме меня.

— Барон уже уехал из Парижа, — напомнила ей Гардения.

— Да, я знаю. Я полагаю, его в любом случае сочли бы виновным.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказала Гардения, с трудом удерживаясь от желания сказать все, что она думает о поведении барона.

Уже рассветало, когда герцогиня наконец заснула. Она выпила всю бутылку бренди и теперь выглядела усталой и очень старой. Гардения погасила свет и отправилась к себе.

Она лежала на кровати, не в состоянии заснуть, и молила Бога, чтобы они скорее пересекли границу, с ужасом думая о том, что будет, если герцогиню арестуют и их вернут в Париж.

— Я не оставлю ее, что бы ни случилось. Я не могу бросить ее! — говорила она себе, зная, что мама одобрила бы ее за верность, и кроме того, это было против всех ее жизненных принципов — бросить кого- либо в тяжелую минуту.

Поезд мчался вперед. Когда взошло солнце, Гардения поняла, что они уже подъезжают к морю, поэтому она встала и оделась. Она заглянула в соседнее купе, но герцогиня все еще спала. Гардения знала, что самый опасный момент будет, когда они приедут в Ниццу. Поезд, вероятно, простоит там не менее четверти часа, прежде чем отправится дальше по направлению к Монте-Карло.

Кондуктор принес ей кофе и спросил, не пойдет ли она завтракать. Гардения отрицательно покачала головой. Она чувствовала, что кусок застрянет у нее в горле. Что же касается герцогини, она была уверена, что после такого количества бренди, которое она выпила накануне, она вряд ли захочет есть.

— Когда мы прибудем в Ниццу? — спросила она кондуктора.

— Примерно через полчаса, мадемуазель.

Гардения разбудила свою тетушку. Герцогиня застонала.

— У меня раскалывается голова, — пробормотала она, а затем, открыв глаза, изумленно воскликнула:

— Где мы?! Куда мы едем?!

— Мы едем в Монте-Карло, — ответила Гардения. — Вы разве не помните?

Герцогиня снова закрыла глаза.

— Помню, — сказала она. — Я лишь молю Бога, чтобы с Генрихом было все в порядке.

Гардения нашла лекарства от головной боли, которые Ивонна, к счастью, не забыла упаковать, и с помощью двух порошков и стакана бренди ей удалось привести герцогиню в чувство.

Герцогиня, бросив взгляд в зеркало, обнаружила, что она ужасно выглядит, и принялась накладывать на лицо грим, подкрашивать ресницы и губы.

Когда поезд остановился на вокзале в Ницце, Гардения затаила дыхание. С платформы доносился обычный разноголосый шум; в коридоре сновали взад и вперед; слышались голоса пассажиров, которые звали носильщиков. Но их никто не беспокоил. Прошло несколько минут. Если бы тетю Лили собирались снять с поезда, полиция уже поджидала бы их. И Гардения почувствовала, как ее напряжение ослабевает. И лишь когда поезд снова тронулся, окутав станцию клубами дыма, она почувствовала, сколь велико оно было.

Гардения раздвинула занавески, наконец осмелившись выглянуть и посмотреть на солнце и море, которое было таким ярко-синим, что она вскрикнула от восторга. Она никогда не представляла, что на свете существует подобная красота. Она стояла у окна, глядя на проплывающие мимо виллы с садами, заросшими клематисом, на рощицы апельсиновых и лимонных деревьев, на людей, плещущихся в море, и на маленькие лодочки с белыми парусами, летящие по воде.

— Я никогда не думала, что Ницца так красива, — сказала она, обращаясь к тетушке.

Герцогиня не ответила. Она деловито наносила последние штрихи на лицо.

— Я выгляжу, как старая карга, — сказала она, обращаясь больше к самой себе, чем к Гардении. — Но, во всяком случае, никто в Монте-Карло не заметит во мне ничего необычного. Ты должна быть осторожна, Гардения, и ни в коем случае не упоминать причину, по которой мы оставили Париж.

— Мне это и в голову не придет, — ответила Гардения. — К тому же я не очень-то этим горжусь.

— Разумеется, — сказала ее тетушка. — Однако я не хочу, чтобы мой приезд в Монте-Карло в самом конце сезона мог показаться странным. Я скажу, что была больна… нет, все знают, что я не болела… я скажу, что ты была больна, да, это мы и скажем.

Гардения хотела спросить, какое это имеет значение, но подумала, что, может быть, для герцогини это действительно имеет значение, и что будет лучше, если она попытается вести себя так, как будто ничего не произошло. Рано или поздно, с содроганием подумала Гардения, если будет суд, все станет известным. Затем она решила, что, поскольку затронуты вопросы государственной безопасности, может быть, дело замнут. Пьер Гозлен исчезнет бесследно, но герцогиня больше никогда не сможет вернуться во Францию.

— Тетя Лили, — неожиданно спросила она, — вы уверены, как вы сказали вчера вечером, что у вас нет ни денег, ни какого-либо имущества за пределами Франции?

— Увы! — воскликнула герцогиня. — Все, что у меня было, досталось мне от мужа, а так как он был француз, то, естественно, что все его имущество находилось во Франции.

— Тогда на что мы будем жить? — спросила Гардения.

На секунду, казалось, герцогиня встревожилась.

— Барон все устроит, — сказала она. — Мы должны доверять ему, Гардения. Если на то пошло, немецкое правительство должно мне немалую сумму. Все эти годы я у них почти ничего не брала, если не считать шиншилловое манто, мои соболя и кольцо с бриллиантами. Они передо мной в долгу.

Гардения промолчала. У нее было неприятное чувство, что как только герцогиня перестанет быть