тонкую талию. Мосье Ворт знал, что делает: Гардения была сама юность, легкое эфирное создание, и в то же время в ее облике звучал неуловимый вызов.

— Изумительно, мадемуазель, — бормотала по-французски Жанна, и Гардения понимала, что это не лесть.

— Сегодня вечером все мужчины будут смотреть только на вас, — продолжала горничная.

— Боюсь, я никого не знаю, — проговорила Гардения.

— Ничего страшного. Очень скоро они сами вам представятся, — сказала Жанна, искоса посмотрев на Гардению.

— Наверняка тетушка познакомит меня с теми, с кем она хотела бы, чтобы я общалась, — заметила Гардения, всем своим видом выражая неудовольствие словами Жанны, которые, по ее мнению, иначе, как дерзостью, назвать было нельзя.

— Большинство и не подумают дожидаться! — упрямо продолжала горничная.

Гардения повернулась перед высоким вращающимся зеркалом в раме красного дерева. Ее окружало таинственное мерцание украшавших платье бриллиантов. Казалось, она вся покрыта росой.

Она очень медленно спускалась по лестнице, направляясь в маленькую гостиную на первом этаже, где тетушка планировала принимать приглашенных на ужин гостей.

Уже на последней ступеньке она увидела, что дверь в гостиную открыта, и услышала голоса. Не вызывало сомнения, кто говорил. Низкий гортанный голос барона исключал всякие другие предположения.

— Это смешно, — услышала Гардения. — Ты же не допускаешь, что этот ребенок может изменить всю твою жизнь.

— Не всю, Генрих, — отвечала тетя Лили. — Я просто хочу сказать, что мы должны быть немного осторожнее. Она очень молода.

— Слишком молода, — говорил барон. — Если хочешь знать мое мнение, ее следует убрать отсюда.

— Нет, Генрих. Я не могу этого сделать, Я любила свою сестру, и девочка приехала именно ко мне. Я не могу выгнать ее.

— Прекрасно, тогда ей придется смириться с тем, что есть. Больше никаких приемов, подобных этому, иначе, предупреждаю тебя, ноги моей здесь не будет сегодня вечером.

— Прости меня, Генрих, прости меня. — В голосе тетушки слышались слезы, и тут только Гардения сообразила, что она невольно подслушивает их разговор.

Осторожно, надеясь, что никто не заметил, как она спускалась по лестнице, Гардения взбежала на второй этаж и остановилась, дрожа всем телом. Что значит весь этот разговор? Что она разрушает, почему барон недоволен ее приездом? Какое право он имеет вмешиваться? Он казался таким довольным, когда приехал в пять часов и поднялся, как и вчера вечером, в будуар тети Лили.

О чем они говорили? И почему сегодня он приехал так рано и собирается остаться к ужину? На все эти вопросы Гардения ответить не могла. Она вспомнила, что уже почти восемь, и начала опять спускаться вниз, изо всех сил стараясь взять себя в руки и добиться того, чтобы волнение и замешательство не отразились на ее лице.

К счастью, к тому времени, когда она добралась до гостиной, там уже сидели гости. У нее уже не было возможности говорить о чем-либо, а только слушать восклицания тети Лили по поводу ее платья.

— Она очаровательна, не правда ли, барон? — с мольбой в голосе обратилась к нему тетушка, и Гардения заметила, что тетушка обращается к нему в официальной форме, тогда как наедине она называла его по имени.

— Да, действительно очаровательна, — согласился барон, на его губах появилась одна из его хитрых улыбок, и Гардении страстно захотелось швырнуть его комплимент ему в физиономию.

Появлялись новые гости. Это все были молодые щеголи, главным образом англичане. Среди них было несколько французов, один очень оживленный итальянец, который, как узнала Гардения, только недавно приехал работать в итальянское посольство.

Все дамы производили очень странное впечатление — почти все они были в годах тети Лили. Те же немногие, кто был помоложе, казалось, приклеились к мужчинам, с которыми они пришли, и не имели ни малейшего желания разговаривать с кем-либо еще. Барон, вынужденный сопровождать в столовую даму в возрасте тети Лили, хмурился, и, когда все гости подошли к столу, Гардения заметила, что тетя Лили слишком оживленно разговаривает и всячески пытается притвориться веселой и беззаботной.

Однако прошло некоторое время, прежде чем занятая созерцанием обеденного стола с золотой посудой Гардения, пришедшая в восхищение от пурпурных орхидей, щедрой рукой рассыпанных между блюдами, и преисполненная благоговейного страха перед серебряной тарелкой с едой, с которой ей предстояло есть впервые в жизни, смогла еще раз посмотреть по сторонам.

Когда же она наконец огляделась, она увидела, что лицо барона все еще сохраняет недовольное выражение, но остальные гости веселятся вовсю. Казалось, мужчины в жестких стоячих белых воротничках, фраках и со вставленными в петлицы красными гвоздиками, которыми щеголяли только англичане, чувствуют себя довольно свободно.

Дамы смеялись громко и, по мнению Гардении, очень много. Она не могла представить, чтобы ее мама или кто-нибудь из ее подруг вдруг, подобно этим дамам, взорвался бы хохотом при какой-то шутке, столь фривольно закидывая при этом голову или наклоняясь вперед и ставя локти на стол, от чего слишком сильно обнажалась их белоснежная грудь. Но ведь большинство женщин были француженки, и это в большой степени, убеждала себя Гардения, объясняло их поведение.

С одной стороны от нее сидел пожилой мужчина, с другой — молодой итальянец из посольства. У пожилого соседа, очевидно, не было намерений разговаривать с Гарденией до тех пор, пока он не наестся и не напьется. Она предприняла несколько пробных попыток завести с ним беседу, в ответ на которые получала нечленораздельное хрюканье или односложные высказывания. Он груб, подумала она. По всей видимости, он считал, что она ничего собой не представляет, и не намеревался прилагать усилия, чтобы развлечь ее.

Итальянец весь светился улыбкой и трещал без умолку.

— Вы красивы, очень красивы, — говорил он Гардении. — Я не ожидал встретить такую красавицу в Париже. Шикарные, элегантные — да, есть! Но чтобы встретить такую богиню, как вы!

Гардения засмеялась.

— Я думаю, вы здесь совсем недавно, — заметила она. — Уверена, в Париже есть много француженок, которым через неделю вы скажете те же слова.

Он покачал головой.

— Француженки принадлежат к той же нации, что и итальянки, — не согласился он. — Они темноволосы, очень привлекательны, иногда встречаются такие, которых по красоте можно сравнить с мадонной, но вы, блондинка в белом платье, вы — сам ангел!

Гардения опять засмеялась. Она не могла относиться к этому молодому человеку серьезно, но она и не чувствовала смущения. Он забавлял ее.

— В настоящий момент у меня нет ни малейшего желания быть ангелом! — проговорила она. — Я хочу наслаждаться Парижем, я хочу весь его осмотреть — красивые здания, Сену, парки и все места, где люди веселятся.

— Вы позволите мне сопровождать вас? — спросил итальянец.

— Вам придется разговаривать об этом с моей тетушкой, — объяснила ему Гардения и заметила в его глазах удивление.

— Разве вы не можете ходить, куда вам хочется, делать, что вам хочется? — поинтересовался он.

— Только с разрешения моей тетушки! — воскликнула Гардения. — Вы понимаете, я живу у нее. Мои родители умерли, и она очень строга в отношении того, что мне делать и куда ходить.

Теперь выражение полного изумления на лице итальянца не вызывало сомнения.

— Я не понимаю, — сказал он, — но я поговорю с вашей тетушкой. Она действительно ваша тетушка?

— Конечно, — ответила Гардения. — Кем же еще она может быть?

Итальянец не ответил, но у нее возникло впечатление, что, будь у него желание, он рассказал бы ей,