По приезде в Мюнхен Газданов по-прежнему занимался информационными репортажами, впоследствии превратившимися в документальную хронику, свидетельствующую о наступлении новой постсталинистской эпохи:

«После долгого перерыва СССР вновь разрешает русским эмигрантам, проживающим в Китае, возвращаться на родину. Все они имеют право селиться только в районах целинных земель.

Начинается еще слабая эмиграция евреев из России и Украины в Израиль.

В США с территории СССР въезжают 2013 человек.

В Москве выходит повесть Ильи Эренбурга 'Оттепель', название которой немедленно становится образом политических перемен.

На стены Эрмитажа возвращаются полотна французских импрессионистов, убранные с началом войны 'для сохранности” и не возвращавшиеся при Сталине по причине своей “буржуазности”.

В нью-йоркском издательстве имени Чехова печатается сборник писателя-эмигранта Бориса Ширяева “Неугасимая лампада”, посвященный легендам Соловецких островов, где и сам автор отбывал сталинский срок».

В 1957-м Газданова назначают главным редактором новостного отдела. В его подчинении находились дежурный редактор и несколько ньюсрайтеров, которые доставляли информацию. Потом ее просматривал американский редактор, отбирая нужные сообщения в эфир. Дальше дежурный редактор собирал выпуск, сдавал его Газданову, потом выпуск просматривала американская цензура. После этого всеми прочитанный текст диктор записывал в студии, и только затем он доходил до эфира. Процедура была длинной и неоперативной. Новости сначала «случались», потом печатались в газетах, потом газеты попадали на радио и, подчас в эфире обсуждались события двух – трехдневной давности. Но подобная неоперативность во многом искупалась высоким качеством журналистской работы.

Американская цензура следила за тем, чтобы не было оскорбительных выпадов в адрес советских руководителей, критики в адрес США, то есть всего того, что могло бы повлечь дипломатические скандалы. Но она практически не вмешивалась в то, что говорили русские писатели; интеллигенция на радио «Свобода» могла иметь собственное мнение. В те первые годы обстановка была довольно свободной, у журналистов не было конкретных указаний, о чем и как писать. Цель и тему передач они определяли сами, сделав предварительную заявку. Как пошутил однажды сотрудник радиостанции Лев Ройтман «Меня спросили: кто тебе определяет тему? Я сказал: определяет газета 'Правда'. Вот что она пишет, на то я и отвечаю». Этот принцип — отклик на событие, а не на пожелание руководства — был заложен с самого начала.

Писатели на «Свободе» пользовались особыми привилегиями. Для них условия работы были наиболее благоприятными. «Писатели на радио 'Свобода' также естественны, как микрофоны и музыка, — замечает по этому поводу Иван Толстой. — Радио 'Свобода' — очень писательское радио и писательским было с самого начала. По радио нужно было рассказать о русской и советской истории, о тех белых пятнах на карте нашей интеллектуальной и исторической родины. Нужно было прочесть те произведения, которые слушатели не могли прочесть в СССР. Постоянно обращались к европейским и американским писателям за их мнением, за высказыванием на ту или иную тему. Словом, радио 'Свобода' предоставляло широчайшие возможности для всех, кто пишет, для всех гуманитариев, которые могут рассказать что-то интересное, неизвестное и важное слушателям в СССР». И если собеседники порой демонстрировали очевидное сходство суждений, то вызвано оно было скорее их человеческой близостью, чем политической линией, заданной руководством.

В архивах «Свободы» сохранился фрагмент беседы Георгия Газданова, Владимира Вейдле, Георгия Адамовича и Никиты Струве, состоявшейся в 1966 году по поводу выхода на Западе документального сборника «Белая книга» — о процессе над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем [9]:

«Десятого февраля в помещении Московского областного суда началось заседание Верховного суда РСФСР. Судья — председатель Верховного суда Смирнов, обвинение — помощник Государственного прокурора Темушкин, общественные обвинители — писатели А. Васильев и З. Кедрина. Четырнадцатого февраля Юлий Даниэль произнес свое последнее слово. Приговор: семь лет лагерей Синявскому, пять лет лагерей Даниэлю. По материалам суда над писателями, по реакциям и откликам общественности, по документам и письмам в защиту обвиняемых Александр Гинзбург составил 'Белую книгу'. В 66-м году она попала на Запад. В нашей парижской студии за круглым столом собрались русские писатели — Гайто Газданов, Владимир Вейдле, Георгий Адамович и профессор Никита Струве. Начинает Гайто Газданов:

'Появились слухи, что в Советском Союзе циркулирует так называемая 'Белая книга', где собраны документы по поводу дела Синявского и Даниэля. И через некоторое время эти тексты попали в Париж. И я имел возможность с ними ознакомиться. Это листки, напечатанные на пишущей машинке, их очень большое количество, и там приведено 185 документов.

И тот экземпляр, который я уже видел, это копии, так что они были перепечатаны, вероятно, в большом количестве экземпляров. И были распространены по разным местам в Советском Союзе. И надо сказать, что чтение этих документов производит очень сильно впечатление, потому что впервые за последние годы появляется возможность убедиться в том, что так называемая советская общественность, которая должна была бы одобрять все действия советского правительства, в данном случае реагирует очень определенным образом и реагирует против правительства”.

Мнение Владимира Вейдле:

'Очень большое впечатление. Радостное отчасти, отчасти и грустное. Радостное оттого, что нашлось столько людей среди литераторов и не только, которые весьма мужественно высказали свое мнение по поводу этого процесса. Причем они все подписались своими фамилиями и даже дали свои адреса на этих документах, так что они нисколько не избегают ответственности за то, что они сказали. С тем, что они все сказали, тоже нельзя не согласиться. Они это высказали в осторожной, конечно, форме, но все то, что они утверждают, конечно, это правильно, и как критика процесса, которую они ведут, с этой критикой никакой порядочный человек, который любит Россию и любит ее прошлое, не может не согласиться и не посочувствовать тому, что они сказали. Но неизбежно, книга производит и грустное впечатление тем, что в ней открывается насчет того, каков нынче в Советском Союзе суд. Это сказалось уже в процессе Бродского, который в Ленинграде был проведен за полтора года до того. Но и здесь тоже'.

Мнение Георгия Адамовича:

'У меня все-таки радость и грусть по поводу этих документов: пятьдесят один процент радости и сорок девять процентов грусти. Потому что жертвы советского режима были и будут, и были гораздо более страшные жертвы, чем Синявский и Даниэль, по своей участи. Радость, потому что совершенно явно, что что-то в России меняется, и теперь происходит то, что не могло произойти пятнадцать лет тому назад. Мне всегда представляется, что если когда-нибудь в России произойдет не революция, а настоящая эволюция, то под давлением новых поколений'.

Никита Струве:

'Процесс Синявского является скорее событием духов­ным и умственным, а не политическим. Я думаю, было бы очень неправильно, если бы мы придавали всему этому де­лу и «Белой книге» именно политическое значение, дело еще до политики не дошло. Сейчас Россия действительно переживает духовное возрождение. Это духовное возрождение проходит болезненно, оно имеет свои жертвы, и вот такими жертвами явились Синявский и Даниэль. И тут я тоже готов поддержать Георгия Викторовича. На меня эта “Белая книга' производит в каком-то смысле радостное впечатление. Потому что о том, что Россия имеет неправедные суды, это мы знали, и мы знаем, что это не может измениться так быстро. Но то, что мы не знали, может быть, о чем мы только мечтали, на что только могли надеяться — это вдруг увидеть, что проснулась общественность. Какие размеры этой общественности, нам трудно судить, и, может быть, даже в самой России это неизвестно. Но вот эти документы и весь процесс показали, что есть две России. Одна Россия официальная и другая Россия неофициальная, которая мыслит очень тонко, мыслит по-человечески,