Ведь, кроме него, никто не знал про то место. Мы никому не рассказывали, потому что прятались там, забираясь высоко по течению. Хотя, возможно, кто-то нас видел, но ничего не сказал. Мы же там купались и все такое.
Я рассказал Томми про карты в почтовом ящике, и он заметил:
— Вечно ты влипнешь черт знает во что. То в дурацкую историю, то еще в какую-нибудь хрень. Ты прямо какой-то магнит для хрени, честное слово.
Мы посмеялись.
Но я задумался.
Таксист. Неудачник местного масштаба. Эталон посредственности. Никудышный любовник. Невезучий игрок в карты. Теперь еще и магнит для хрени.
Офигительное резюме.
Что ни строчка — загляденье.
— Ну а вообще как дела, Томми?
— Да нормально. А у тебя?
— И у меня неплохо.
На этом наш разговор подходит к концу.
Да, это сделал не Томми.
В последнее время с игрой в карты не складывается, и Марв берется за организацию званого вечера. Площадку для мероприятия предоставляет Ричи. У него родители уехали в отпуск.
Но перед тем как отправиться к Ричи, я иду на Генри-стрит. Надо же посмотреть на Томаса О’Райли. Чем ближе я подхожу, тем ближе к пяткам сердце. Руки сами заползают в карманы и боятся высунуться. Улица полностью оправдывает свою репутацию и производит жуткое впечатление. Повсюду разбитая черепица, разбитые стекла, разбитые жизни. Дом святого отца тоже не в лучшем состоянии. Еще издалека видно.
Крыша вся изъедена ржавчиной настолько, что непонятно, какого она была цвета.
Стены обшиты старыми, грязными асбестоцементными плитами.
Краска давно облупилась и висит клочьями.
Забор вокруг дома еле стоит и вот-вот завалится.
Перекошенная калитка тоже дышит на ладан.
Я подхожу к дому и понимаю: ну все, конец экскурсии.
Из темного проулка выходят три здоровенных мужика и подкатывают ко мне. Нет, они не угрожают и не нарываются на драку, но само их присутствие вызывает острое желание оказаться как можно дальше отсюда — и от этой неприятной ситуации «трое на одного».
— Эй, парень! Сорока центов не найдется? — спрашивает один.
— А сигареткой не угостишь? — интересуется другой.
— Слушай, отдай куртку, у тебя ж наверняка еще одна есть?
— Эй, эй, парень, куда ты! Что, даже одной сигареты не дашь? У тебя ж есть, я знаю. Поделись куревом, небось от одного раза не убудет?..
На мгновение я замираю, а потом поворачиваюсь и иду прочь.
Очень, блин, быстро иду.
Да уж.
Ощущения от прогулки оказались настолько острыми, что даже у Ричи я не могу прийти в себя. Между тем остальная компания бодро сдает карты и разговаривает.
— Ричи, а куда твои родители поехали? — интересуется Одри.
Повисает длинная пауза — наш друг обдумывает ответ. Всесторонне.
— Вообще-то, я не знаю.
— Шутишь, что ли?
— Да нет… Не, они, наверное, мне сказали, но я забыл.
Одри качает головой, Марв хихикает, вовсю дымя своей сигарой.
А я все думаю про Генри-стрит.
Этим вечером я, для разнообразия, выигрываю.
В паре заходов мне не везет, но в итоге как-то получается выиграть на круг больше партий.
Марв, весь такой довольный, рассуждает о «Ежегодном беспределе».
— Слышали? — пыхает он сигарой на нас с Ричи. — За «Соколов» новый парень играет. Говорят, в нем полтора,[8] не меньше.
— Полтора чего? Центала, что ли? — удивляется Ричи.
Последние несколько лет он был крайним полузащитником в одной команде со мной и Марвом, но играл без особого энтузиазма. Ну, чтоб вы лучше себе представляли: если на поле вдруг становится скучно, Ричи идет пить пиво с болельщиками.
— Именно, Ричи, — важно кивает Марв, всем видом показывая: дело серьезное. — Полтора того самого.
— Эд, а ты будешь играть?
Этот вопрос поступает от Одри. Конечно, она знает, что я в команде, но спрашивает для поддержания разговора. Ну и подлизывается немного. После того случая на крыльце («Здравствуйте, это Эд, просто Эд») Одри чувствует себя немного не в своей тарелке. Мы переглядываемся через стол, и я улыбаюсь уголком рта. Это наш с ней условный знак — мол, все в порядке, без обид.
— Да, — говорю я вслух. — Конечно буду.
Она улыбается в ответ: «Ну и замечательно». То есть хорошо, что все в порядке и никаких обид. Вообще-то, Одри плевать на «Ежегодный беспредел». Она футбол терпеть не может.
После игры в карты Одри заходит ко мне в гости, и мы выпиваем на кухне.
— Как новый парень? Нормально все? — спрашиваю я, стоя к ней спиной.
В руках у меня тостер, я вытряхиваю крошки в раковину. Оборачиваюсь, чтобы посмотреть Одри в лицо, и замечаю на полу багровые пятна. Засохшая кровь с моего многострадального затылка и собачья шерсть. Куда ни глянь, все напоминает о миссии.
— Да, спасибо, неплохо, — отвечает она.
Мне хочется сказать: «Извини, что приперся к тебе тогда ни свет ни заря». Но я молчу. Раз уж все в порядке и мы не поссорились, незачем мусолить эту тему. Все равно ничего не изменишь. Я пытаюсь заговорить об этом несколько раз, но не получается. Ну и к лучшему.
Водворяя тостер на привычное место, я краем глаза ловлю в нем свое отражение — оно немного размытое из-за грязи, но растерянность в глазах видна четко. Болезненная растерянность, я бы даже сказал. В этот миг меня пронзает осознание: насколько жалка и неприглядна моя жизнь. Сижу с девушкой, но она встречается с другим. Получаю послания и не могу их доставить… Тут в глазах вспыхивает решимость. В тостере просматривается будущая версия Эда Кеннеди! Я снова пойду к Томасу О’Райли на Генри-стрит. Надену старую грязную куртку, не возьму денег и сигарет, как тогда. И на сей раз я дойду до входной двери — и постучусь.
«Так надо», — думаю я. И говорю Одри:
— А я теперь знаю, куда идти.
Она прихлебывает грейпфрутовую газировку и спрашивает:
— Ну и куда?
— Еще к троим людям.
Выцарапанные на камне имена живо всплывают в моей памяти, но Одри я о них не рассказываю. Зачем?
А она просто сгорает от нетерпения — так ей хочется узнать, как зовут моих новых подопечных.
Я это вижу по ее лицу.
Но Одри молчит — и должен заметить, это ее положительная черта. Одри никогда не давит и не занудствует, ибо прекрасно знает, что в таком случае не вытянет из меня ни слова.
