отрезают то, что не нужно, а то, что нужно, они имеют побольше, чем наш брат иван. Безобразие, сказала Тваржинская с чувством. Ну, мы теперь за это возьмемся!
Дискуссия о партии
— Все наше общество, — говорит Сталин, — есть разрошаяся партия. Так что вступишь ты в партию или нет, для партии роли не играет, ибо ты все равно есть неформальный (или неоформленный) член. Это играет роль лишь для тебя. Не вступишь в партию, не допустят в кандидаты философских наук, не напечатают монографию, не дадут должности старшего сотрудника, не повысят зарплату, не дадут три библиотечных дня в неделю, не допустят приобрести в кооперативе отдельную квартиру. Так ведь?
— Так, — говорит МНС.
— Не слушай его, — говорит Ленин. — Он вульгаризирует все, к чему прикасается.
— Я лишь срываю покровы и обнажаю суть, — говори: Сталин. — А если суть вульгарна сама по себе, не моя в том вина. Наш мальчик хочет вступить в партию, и мы обязань сказать ему правду. Так вот, разговоры о том, что партия выражает интересы класса, относятся к чему угодно, только не к нашей партии. Наша партия всегда преследовала и преследует только свои собственные цели, выражала и выражает только свои собственные интересы.
— Сталин прав, — говорит Берия. — Посмотри, кто шел раньше в партию: отщепенцы, обиженные, авантюристы, неудачники, психически неустойчивые, честолюбивые и прочая нечисть. Это потом их облагородили.
— Не преувеличивай, — говорит Ленин. — Были и приличные люди.
— Были, да сплыли, — говорит Берия. — Где они?
— А нынешние диссиденты лучше, что ли? — говорит Маркс. — Тоже отходы всякого рода. Это естественно. Всегда так бывает. Зато теперь в партию идет цвет общества. Вот, например, наш мальчик будет поступать. Ни за что не поверю, что он только корысти ради. Есть же у него чистые побуждения. Так ведь?
— Так, — соглашается МНС.
— Захватив власть, партия все общество организует по своему образу и подобию, — говорит Сталин. — Но при этом обязательно соблюдаются принципы...
— Централизация, иерархия, дисциплина снизу доверху, — перебивает Ленин.
— Секретность, — добавляет Берия. — Секретность всех важнейших действий руководителей и образа их жизни. И вознаграждение по месту в иерархии.
— Все это так, — говорит Сталин. — Это все общеизвестно. И не оригинально. Главное же — единомыслие. Причем единомыслие не как сговор, а как естественная форма поведения. Понимаешь, куда я клоню? А что для этого нужно?
Наши праздники
Но вот, бывает, даже нас
Дарят вниманьем иностранцы.
И забываем мы тотчас,
Что мы — советские засранцы.
Являем знание вещей,
Каких они не знают сами.
Пускаем пыль. И вообще,
Понять даем, что мы — с усами.
Поим их водкою рекой,
Ведем в Большой, презрев препоны,
И кормим черною икрой,
И кажем древние иконы,
И откровенно говорим,
Пусть даже нас стукач не слышит,
Что мы свободно тут творим,
А не по указаньям свыше.
Из рукописи
Я долго не решался описать этот случай. Случаи такого рода стали литературным и киношным штампом. Потом я подумал, что мне ведь наплевать на то, что обо мне подумает читатель. А кроме того, в те времена эти случаи штампами не были. Они только еще изобретались.
Однажды ночью ко мне пришли чекисты. Меня избили так, что я потерял сознание. Очнулся в камере. Цементный пол. Ни окна, ни стула, ни койки. Ничего. Только выщербленные стены и железная дверь. Потом начались допросы. Нет надобности говорить, что это такое. Это тоже стало штампом в разоблачительной литературе. Мне выбили зубы. Сломали нос. И сделали со мною еще кое-что, вследствие чего я навсегда утратил интерес к женщинам. Я толком не понимал, чего они от меня хотели. Но я так и не назвал Его имени. Я до сих пор не знаю, было это устроено Им самим с какой-то неведомой мне целью или сделано всерьез другими и я уцелел благодаря Его защите. Или уцелел случайно. С тех пор у меня пропала радость жизни.
Радость жизни имеет биологические основы. Но в развитой форме и как массовое явление это есть социальное качество индивидов, их поведения и взаимоотношений. Это то, чего в России всегда было очень мало. Здесь работали и ели без радости. Без радости одерживали победы, добивались успеха и благополучия. Даже детей делали без радости, так, между прочим делали. После революции появились какие-то надежды и проблески радости. Но одновременно началось систематическое истребление именно радостного начала нашего бытия. Хотя улучшались бытовые условия, радости не прибавлялось от этого. Я видел, как живут Петин, Федькин, Канарейкин, высокопоставленные чины из ЦК. Кошмар какой-то. Серость ужасающая. Они испытывают удовлетворение. Но настоящей радостью там и не пахнет. Коммунизм вообще, как мне кажется, имеет тенденцию заменять радостность состоянием некоего сытого, чванливого, серьезного довольства и скучного чиновного ликования, подобно тому, как он заменяет религиозные чувства и состояния своей тошнотворной идеологической блевотиной.
Секс и революция
После того как Качурин произнес на малой лестничной площадке пламенную речь в защиту гомосексуализма, Добронравов сказал, что в таком случае надо разрешить и скотоложство, ибо мы в некотором роде тоже скоты. Субботич сказал, что не все мы скоты, что научно правильнее нас считать животными, так как «скоты» — понятие скорее моральное, чем социологическое. Смирнящев сказал, что его сосед по даче специально содержит для этой цели козу. Подростки подглядели, чем занимается сосед с ней, и последовали его примеру. После этого коза стала такой потаскухой, что с ней теперь опасно встречаться в одиночку. Добронравов сказал, что для этой цели удобнее всего курица. Во-первых, дешево и нехлопотно, ее можно держать на балконе. Во-вторых, удовольствия больше, ибо курицы очень темпераментны. Они, сволочи, сопротивляются изо всех сил, царапаются и клюются, кудахчут истошным голосом, перья летят,
