болтает Браухич, пусть ломаются эти проклятые танки. Это даже по-своему неплохо. Мы получили урок на будущее. Только бы быстрее двинулась колонна… А, вот и Гудериан…»

У Гитлера настроение стало элегическим, и он сказал чуть ли не с нежностью:

— Вы слишком опытный танкист, чтобы оставить все как есть. Постарайтесь — я сгораю от желания попасть домой. — И глянул на Гудериана тем взглядом, который Магда Геббельс называла «очаровывающим».

Гудериан растерялся. Его личный танк тоже стоял, механик пытался что-то исправить в системе передач, но тщетно.

Гитлер отвернулся от Гудериана, бормоча проклятия, направился опять к машине.

— Мой фюрер, — остановил его Кейтель. — Здесь рядом железнодорожная ветка. Я распоряжусь… Нужны платформы. Мы погрузим вставшие танки и артиллерию, таким образом они успеют к церемонии в Линц.

Телефон обнаружился на почте ближайшей деревушки. Но там не было ни единого служащего. Деревня как вымерла. Видеман приказал солдатам взломать двери и найти «хоть кого-нибудь». Оказалось, что сквозь деревню прошла часть СС. Они расстреляли бургомистра и трех лавочников-евреев. Остальные жители бежали в лес. Но телефон работал. Оказалось, что Зейсс-Инкварт уже вылетел в Линц, что в Вене командуют Кальтенбруннер и прилетевший ночью Гесс. Командование над австрийским СА принял по старой памяти генерал Далюге.

— Все идет нормально, — сказал Видеману помощник Гиммлера Шольц, он сидел на телефоне Инкварта. — Первые два имперских закона уже обнародованы.

Имелись в виду две краткие конституционные формулировки: «Австрия является землей германской империи» и «Австрия навеки воссоединяется с Германией».

— Референдум объявлен? — спросил Видеман.

— Назначен на десятое апреля. Опросные листы сегодня начнут печатать.

Предполагалось распространять в Австрии бюллетени народного опроса с кратким ответом на вопросы: «Согласен ли ты с происшедшим воссоединением Австрии с Германской империей?» и «Признаете ли вы Адольфа Гитлера своим фюрером?»

Это была идея Геббельса. Он и представить себе не мог, что кто-то ответит «нет».

— Что в учреждениях? — спросил Видеман.

— Тех чиновников, что отказываются присягать фюреру, увольняют. — Шольц не добавил «отправляют в тюрьму», это было и так ясно. — А в общем все тихо. Минуточку… Сейчас доложу о состоянии подвижного состава. — До Видемана донесся приглушенный голос Шольца, через минуту он стал отчетливым, Шольц сказал в трубку: — Еще полтора часа терпения. Им нужно же доехать до вас…

…Редер вел танки меж заводских стен. В их пролетах мелькала водная гладь — Дунай. У проходных — вооруженные отряды штурмовиков, черные мундиры СС. Арестованных рассаживают в крытые брезентом автомобили, и Редеру несколько раз приходилось останавливать колонну, чтобы грузовики могли отъехать. «И после всего этого Геббельс станет нагло утверждать, что австрийцы приветствуют аншлюс, — подумал Редер. — Он и это насилие сумеет обставить».

Редер видел: чем ближе колонна подходила к центру города, тем разительнее менялась обстановка. Улицы украшены, как Берлин в лучшие дни, колонны, пилястры — в символике рейха. Флаги, портреты фюрера и новоиспеченного штаттгальтера. Несколько спешно увеличенных фотографий, где Гитлер, улыбаясь, жмет руку улыбающемуся Зейсс-Инкварту, уже выставлены в витринах магазинов и пивных.

Впереди показалось оцепление СС. Редер остановил машину и открыл люк. К танку подбежал шарфюрер:

— Глушите моторы здесь… Дальше — площадь ратуши. Там говорит фюрер. — На юном лице шарфюрера застыло благоговение. — Вы, конечно, хотите послушать, но только в пешем строю и организованно.

Пока ставили машины, пока строились, успели к самому концу речи.

Гитлер стоял на балконе в окружении Гиммлера, Гесса, Гейдриха, Кеплера и Зейсс-Инкварта.

Гейдриху из-за двери балкона передали большое знамя рейха. Он едва удержал древко — тяжелый бархат с кистями ударил по лицу Геббельса, и тот чуть не завалился на балконные перила.

Гитлер выждал, когда ветер подхватит полотнище, оно зареяло, создавая ему яркий фон, и только тогда закончил свою речь:

— Если из австрийского города, где я родился, провидение призвало меня к руководству рейхом, то оно не могло не возложить на меня миссию вернуть мою дорогую родину германскому рейху.

Лахузен и Гаук в это время командовали захватом в Вене архивов, документов и картотек. Бюро бундесканцлера было уже опечатано. Арестован полицай-президент Вены Скубл — вместе со всей своей документацией. Абвер искал в папках полицай-президиума компрометирующие материалы на руководителей министерств и ведомств, банкиров-евреев и банкиров-австрийцев, директоров концернов и руководителей предприятий вне зависимости от их национальной принадлежности. Одновременно выявлялись лица, которые могли стать потенциальными противниками режима. На специальный учет брались коммунисты и все члены левых партий. Одновременно изымались документы, относящиеся к судебным процессам над нацистами и участниками путча 1934 года.

Накладка произошла в военном архиве. Туда кто-то вызвал пожарных и вода испортила все документы. Многое оказалось вообще утраченным. То же произошло и в архиве министерства внутренних дел. Лахузен недоумевал: в обоих случаях он так и не нашел очагов загорания. Впрочем, утешался он, это мелочи. С армией разобраться легче, многое уже нашлось в полицай-президиуме, который подотчетен МВД, и в канцелярии социалистской партии, в бюро Объединенных профсоюзов.

12 марта 1938 года в Вене было арестовано гестапо и абвером 67 тысяч человек.

В тот же день Англия, США и Франция официально признали захват Австрии Гитлером. Посольства этих государств в Вене были закрыты, их штат — эвакуирован уже к вечеру.

Центральный орган ВКП(б) газета «Правда» в те дни писала: «…разгул фашистской агрессии является непосредственным следствием политического курса Чемберлена. Проводимая им политика открытого сговора с агрессорами и отказа от системы коллективной безопасности развязала руки поджигателям войны».

Ингрид ван Ловитц поняла, что ее телефонный звонок Дворнику оказался для профессора неожиданностью. Она отдавала себе отчет, что ее просьба о немедленной встрече выглядит до неприличия навязчивой. Но другого выхода у нее не было.

Утром в отеле ее нашел Фернандес, связник Центра. Он вручил ей серый конверт с германской маркой для передачи профессору Дворнику и указание Дорна немедленно возвращаться в Швецию.

Когда Дворник вошел в зал ресторана, его поразило выражение тяжелого, совсем не женского раздумья на лице Ингрид — будто прежде он знал совсем другого человека…

Присел рядом, улыбнулся. Зина сразу заметила: улыбка получилась вымученной и подчеркнуто учтивой.

— Рада вас видеть и простите за назойливость. Обстоятельства изменились так резко, что сегодня я должна уехать.

— В Янске-Лазны? — спросил Дворник.

— Нет. В Швецию.

— Ну что ж. — Он недоумевал, неужели только отъезд на родину заставил фрокен быть несколько бестактной. — Я тоже уезжаю. В Лондон. Этот ресторан, — добавил Дворник после паузы, — славится в Праге еще со времен империи…

Ингрид огляделась. Старое столовое серебро, немолодые официанты, вылощенные и исполненные внутреннего достоинства, богемский хрусталь. В зале практически пусто. На эстраде ненавязчиво играли что-то два музыканта — цимбалы и скрипка. Профессор взял карту, вопросительно посмотрел на