наготове.

У кабинета Шушнига стоял Кальтенбруннер.

— Вы пришли арестовать меня? — спокойно спросил Шушниг. Если да, он не окажет сопротивления. Просто все это кончится…

— Пока я не имею подобных указаний, — ответил глава австрийских штурмовиков и лихо откозырял канцлеру.

Кабинет Микласа тоже охранялся эсэсовцами. Они пропустили Шушнига. Миклас встретил его вопросом:

— Вы позаботились о своей семье, Курт? — Встреча с профсоюзами его не интересовала.

— Я отправил жену и дочь в Будапешт, к родным.

— Рискованно, — заметил Шмидт. — Сегодня Вена, завтра Прага и Будапешт…

— Но ваша семья в Вене, ей ничто не угрожает, — усмехнулся Миклас. — Мои уехали в деревню. А для полной безопасности… Следует торопиться разве что в Москву.

— У вас еще есть силы шутить! — бросил Шушниг и снова занял свое место у окна.

— Что же остается, дорогой Курт… Мы в плену. Я принял вашу отставку. Обратитесь к народу. Срок ультиматума истекает. — Шушниг оглянулся на часы, он и не заметил, как ушло время, без двадцати восемь…

Радиостудия бюро бундесканцлера находилась в конце коридора. Шушниг шел к ней через строй черных мундиров. Его сопровождал — или конвоировал — Кальтенбруннер.

Микрофон был уже включен.

— Президент Миклас просил меня сообщить австрийскому народу, что мы уступаем силе, так как мы не готовы в этой обстановке к пролитию крови. Мы решили приказать войскам не оказывать серьезного, — голос прервался, — не оказывать никакого сопротивления…

Когда Шушниг закончил выступление, в радиостудию зашел президент. Миклас молча показал уже бывшему канцлеру свой приказ о назначении канцлером Зейсс-Инкварта. Потом взял микрофон: — Я, президент Австрийской республики Миклас, объявляю народу Австрии о своей отставке. Под давлением тяжких обстоятельств я вынужден передать всю полноту власти в стране Артуру Зейсс-Инкварту. Он принимает на себя полномочия президента и канцлера.

…В эту минуту Шушниг был уверен, что спас Австрию от кровопролития. Но 300-тысячная армия вермахта уже шла на Линц.

Капитан Редер скомандовал танковой колонне «делай как я» и остановил свою машину.

Кажется, образовался затор. Капитан забрался на башню — далеко впереди извивалась вереница танков, автомашин и лафетов тяжелой моторизованной артиллерии. Опять, должно быть, вышли из строя легкие танки. Редер видел, как впереди на тросах вытаскивают из колонны несколько машин. Редер чертыхнулся, выплевывая пыль. Нечего было лезть с танками, если у них на ходу отваливаются гусеницы. Танки новые, собраны на заводах Круппа, а там рабочие не просто саботируют, они принимают свои меры, чтобы машины войны не ушли после успешно проведенных испытаний дальше Баварии.

Вот так и проходит «бросок» на Вену. Сейчас пять часов утра 12 марта, из Мюнхена вышли вчера в 22.40, а все еще в пути.

Подъехал старый «оппель-капитан». Редер узнал офицера абвера Гаука, рядом с ним сидел майор в армейской форме, лицо показалось явно знакомым, но… Не сразу узнаешь даже знакомого человека, если встречаешь его там, где его и быть не могло. Еще бы! Еще вчера Эрвин фон Лахузен гулял по Мюнхену в форме обер-лейтенанта австрийской армии. Быстрая метаморфоза! Видимо, немало услуг оказал он управлению «Заграница-абвер».

— Что, капитан, — крикнул Редеру из машины Гаук, — опять стоим, опять затор? Слушайте, нам нужно обогнать колонну. Сделайте что-нибудь…

Редер только покачал головой. Что же тут поделаешь?..

— Эй, Редер, вы не знаете, далеко ли ближайший аэродром, у вас нет карты?

Редер нехотя раскрыл планшет.

— Только в Линце! — глянув на карту, ахнул Гаук.

— Черт побери! Они же увезут архивы, — выругался Лахузен. — Придется в объезд по лесной дороге. Вот она, — он ткнул пальцем в карту и приказал шоферу: — Давай вперед!

«Они спешат перехватить архивы, — сразу понял Редер. — Предвидят ли это обстоятельство в Вене? Удобнее всех опередить события было бы Вайзелю с его ребятами из пожарной части. Архивы — это бумага, а бумага — это пожар… Но ему может просто не прийти в голову. Просто не прийти».

— Курт! — крикнул Редер в люк адъютанту. — Возьми у разведчиков мотоцикл. Я сейчас подготовлю пакет. Поедешь в Вену, и быстро.

Обдавая тяжелые танки Редера дорожной пылью, появилась вереница легковых автомашин. Из второго автомобиля вылез Гитлер, пошел вдоль колонны. Видеман, его адъютант, уже видел, как затряслась правая рука фюрера, верный признак приближающегося приступа ярости.

— Где Кейтель? — тихо, почти шипя, спросил Гитлер адъютанта.

— Здесь…

— Браухича, Кейтеля, кого угодно! — Голос фюрера взвился вверх.

Когда Кейтель подошел, фюрер посмотрел на него оловянными глазами и снова прошипел, указывая на остановившиеся танки:

— Как я должен понимать?..

— Орудия и машины прошли только стендовые испытания…

— Молчать! Как я должен это понимать? Они должны быть в Линце, но не здесь! Не здесь! Я должен уже быть в Линце! Я не могу попасть в свой родной город!

— Но, мой фюрер, Браухич предупреждал вас… И хотя я принял все меры…

— Где Гудериан?

Видеман бросился за Гудерианом. Гитлер медленно прошелся вдоль машины, кинул взгляд на лес — за ним Линц, Дунай, щемяще знакомые улицы, кладбище с могилой матери… О, как она была добра к нему! Как тонко понимала его, своего сына, уже тогда отмеченного печатью гения. Отец не любил Адольфа, считал неудачным ребенком и не надеялся, что из него получится настоящий человек — вероятно, оттого, что Адольф дурно учился в школе: по неведомому стереотипу школьная неуспеваемость равнозначна несостоятельности. А мать чувствовала, что успехи в школе сын принес в жертву своему идеалу: мечте стать художником. Поэтому после школы не поддержала отца, желавшего отправить сына на неквалифицированную, вполне годную для недоучки работу помощника чертежника, а позволила остаться дома, чтобы лучше подготовиться к экзамену в Венскую художественную академию. Два года Адольф готовился к большому поприщу, два года, пока «испанка» не унесла и мать, и отца… Пришлось взять тогда кисть, увы, не живописца — маляра, пришлось столкнуться с нуждой, таскать кирпичи. «Только сильная натура могла перенести подобный прыжок с высоты, — с удовлетворением отметил Гитлер, вглядываясь в танковую колонну, ждал, вот-вот взревут моторы и она все-таки двинется. — Только истинно сильная натура могла тогда сохранить свое лицо и не стать пролетарием… Вот так! Моя одежда в то время была еще прилична, выражался я литературно, вел себя сдержанно — но был вынужден таскать кирпичи. Высшая несправедливость! Я лишь искал работы, чтобы не умереть с голоду, чтобы иметь возможность продолжать образование хотя бы урывками…» — вспомнился школьный учитель, фамилия выскочила из головы, он был немец, пангерманист, читал историю, которая представлялась в его уроках прекрасным героическим германским эпосом… Преклонение перед Фридрихом Великим, ненависть к династии Габсбургов вошли в плоть и кровь. «Двадцать шесть лет назад я был вынужден оставить Линц, — вздохнул Гитлер, ища, кому бы сообщить сей трепетный факт, пожалел, что Геббельса нет рядом, но при первой встрече нужно будет подбросить ему эту тему — четверть века спустя фюрер снова в родном Линце. Еще час, — предвкушал Гитлер, — и я снова пойду улицами, по которым бегал с ранцем за плечами… Линц! Мой Линц! И пусть