«Кто ж ныне так ловко бьется?»
Появление двух полков оказалось для Болотникова и вовсе неожиданным. Попытался отвести рать к Бабьему лугу (ох как верно угадал Михаил Скопин это перемещение!), но из березового перелеска вдруг мощно грянули пушки.
Войско Болотникова заметалось.
«Надо отступать к селу Никулину», – решил Иван Исаевич.
Но от Никулина показалась царская рать.
В западне! apos;
Михаил Скопин, стоя у Пахры на холме, довольно (забывшись, по-мальчишески) захлопал в ладоши. Болотникову конец! Из такого силка никому не выбраться, будь это сам Александр Македонский. Теперь лишь мужичье рубить.
«Ай да Мишка! – похвалил Кольцов-Мосальский. -
Ай да разумник! Болотникова в капкан загнал. Ныне уж Ивашке не уйти, спета его воровская песенка».
На болотниковцев со всех сторон навалились враги. Казалось, что уже ничто не спасет войско повольников от сокрушительного разгрома.
«Ужель всему конец? – остервенело рубясь с дворянами, подумал Матвей Аничкин.
«Кажись, отгуляли», – пронеслось в голове Мирона Нагибы.
«Гибель неминуема», – безысходно предрекал Юшка.
Тягостно, гнетуще стало и на душе Болотникова. Ему, искушенному воину, не раз бывавшему в самых тяжелых, непредсказуемых ратных переделках, стало ясно: сечу уже не выиграть. И от этой горькой, безжалостной мысли его охватила неистовая ярость.
– А-а-а! – дико, исступленно выплеснул он и с чудовищной, дьявольской силой попер на врагов. Проложил в стане дворян кровавую улицу и опустил меч: перед ним никого не было, враги с ужасом отпрянули на добрый десяток саженей. Рядом оказался Семейка Назарьев. (Он, Матвей Аничкин и Устим Секира прикрывали Болотникова от боковых ударов).
– Знатно ты их покромсал, Иван Исаевич.
– Что? – будто пробуждаясь ото сна, хрипло выдохнул Болотников.
– Знатно, говорю, по барам прогулялся, воевода.
– Всех не перебьешь, – процедил сквозь зубы Болотников. – Попали, как сом в вершу.
Семейка пристально глянул в лицо воеводы и похолодел. Болотников в отчаянии!
– Так уж и в вершу, – хмыкнул. – Над кем лиха беда не встряхивалась? Выстоим. Жидковат барин супротив мужика. Выстоим, воевода! Налетает и топор на сук. Так у нас топоров не занимать. Глянь, как мужики топориками бьются.
Болотников в упор глянул на Семейку; глаза того, смешливые, спокойные, будто и не свирепствует вокруг лютое побоище. И от этих мужичьих глаз на душе Ивана Исаевича разом что-то перевернулось. Мужик, сосельник из Богородского, не дрогнул! Не кинулся безумно на смерть. А он?! Раскис, потерял разум, тьфу!
– Выстоим, говоришь? – обретая обычную уверенность, переспросил Болотников. И ответил сам себе, ответил твердо: – Выстоим! Нельзя нам на Пахре гибнуть. Нам еще Москву брать. Выстоим, други!
Вокруг воеводы удало билась его трехтысячная дружина, сдерживая напиравших дворян. Болотников обозрел битву. Всюду тяжко, смертельная опасность нависла над полками, но обреченности в душе уже не было. Надо искать выход из западни. Надо! Крикнул Аничкину:
– Отправь полусотню к Бобылю! Пусть Нечайка кинет треть полка на выручку Нагибы!
Вскоре новый приказ:
– Шли вестовых к лугу! (Ратники, встреченные ядрами и картечью, отступили к Моче). Пусть к реке не жмутся. Перетопят. Пусть пробиваются к Юшке Беззубцеву.
– К Тимофею Шарову полусотню! Идти ему ко мне. Живо!..
Семейка Назарьев облегченно вздохнул: Иван Исаевич пришел в себя, теперь вся надежда) на его сметку. Нет ничего хуже, когда по рати загуляет неразбериха.
Болотников, сидя на коне (поле брани хорошо видно), принимал и отсылал вестовых (многие гибли, прорубаясь к полковым воеводам), сыпал приказами, норовя сбить войско в один кулак.
Михаил Скопин ждал решающего перелома; он близок, мужики, холопы и казаки вот-вот начнут сдаваться в плен, сопротивление бессмысленно. Но решающего перелома почему-то долго не наступало. А ведь был час, когда среди воровских полков началась невообразимая паника… Но что это? Сумятицы, кажись, боле и не видно, бунтовщики оправились. Как, почему, кто вдохнул в них свежие силы? Полки были разрозненны, теперь же они сбиваются в единую рать. И как сбиваются!
Удивлен, ошарашен Михайла! Чья-то смелая, искусная рука уводила воровские полки от неминуемой гибели. Скопин-Шуйский стоял на холме как зачарованный, забыв обо всем на свете. Вот это битва! Вот это игра! Вот это ходы! Ни в одной книге византийских полководцев такого не прочтешь. Хитро бьется Иван Болотников. Все его перемещения достойны высочайшей похвалы. Хитро!
А когда Болотников изловчился переместить один из полков в обход Бабьего луга (из такого-то месива!) и тем самым обезопасить войско от разящих выстрелов пушек, Михаил Скопин с восторгом воскликнул:
– Ловко, Болотников!
Второй воевода Кольцов-Мосальский удивленно глянул на Скопина вылинявшими дымчатыми глазами.
– Чему радуешься, Михайла Васильич? Ивашкиной досужести?
Скопин поперхнулся.
Битва шла до полудня. «И бысть бой велик и сеча зла. И многое множество обоих падоша».
Собрав рать в кулак, Болотников приказал отступать полкам к селу Никулину. Михаил Скопин попытался было удержать воровское войско в кольце, но Болотников вырвался.
Михаил Скопин послал на Москву с сеунчем окольничего Василия Бутурлина. Василий Шуйский, узнав, что наступление воровской рати по серпуховской дороге остановлено и что Ивашка Болотников бежал от Пахры, буйно возликовал:
– Молодцом, Мишка! Ныне о сей победе по всем городам отпишу. Пусть ведают, как расквасили нос Вору! В колокола звонить, из пушек палить! Пусть народ празднует.
Глава 7 СТРАХ ОБУЯЛ МОСКВУ
Поле!
Черное, пустынное, раздольное. Черный конь, черная соха, черный пахарь.
Голос далекий, тоскующий:
«Ивану-у-ушка!»
Он отрывается от сохи. В неоглядной дали, облитая золотом закатного солнца, стоит Василиса. В алом кокошнике, в алых сапожках, в алом развевающемся сарафане. Протягивает руки.
«Ивану-у-ушка!»
«Иду-у-у! – во всю мочь кричит он, но голоса своего не слышит, и вновь налегает на соху. – Скорей, скорей, Гнедко!»
Бежит конь, бежит соха, корежа наральником землю, бежит он в черной рубахе.
А Василиса все далече.
«Ивану-у-ушка!»
«Иду-у-у!»
А соха все глубже и глубже. Конь храпит, исходит пеной, переходит на тяжкий шаг.
Он хочет оторваться от сохи, но руки намертво прилипли к поручням. Василису едва-едва слышно, алый сарафан едва-едва видно. Он изо всей силы хочет оторваться от сохи, но соха целиком погружается в землю.
