– Славная у меня рать… Что ворога бить, что вино пить… Слышь, Устимка, покличь деда Михая с гуслями. Покличь!

Сыскали гусляра. Крепкий белобородый старик с густыми висячими бровями. Болотников поднес вина.

– Выпей, Михей Кудиныч, да песню сыграй.

Гусляр поклонился, принял чару.

– Какую сыграть, воевода?

Иван Исаевич присел рядом. Помолчал. Лицо стало отрешенным, задумчивым. Дед тихо перебирал струны гуслей, а Болотников вдруг запел:

К Болотникову, пошатываясь, ступил Мирон Нагиба.

– Кинь песню, батька. Айда к столу!.. Слышь, батька!

Болотников не слышал: он весь в песне. Матвей Аничкин подхватил Нагибу под руку, повел к гулебщикам.

– Не тронь воеводу. Не в себе он ныне. Не тронь!

Аничкин усадил Мирона за стол и вернулся к Болотникову. Иван Исаевич пел, пел тоскующе и задушевно, пел со слезами на глазах.

«Знать, жену вспомнил, – вздохнул Аничкин. – Сколь годов не видел!»

Болотников смолк, столкнулся с участливыми глазами Аничкина, нахмурился.

– Чего тебе, Матвей?

– Мне?.. Добро спел, воевода. Еще спой, коль душа просит.

– Душа? – криво ухмыльнулся Болотников. – А ты у нас все-то ведаешь… Чего не пьешь? – голос колкий, сердитый.

– Выпью, выпью, воевода, – поторопился сказать Аничкин. Понял: Болотников догадался, догадался, что он, Матвей, увидел его слабым.

– Пей, сатана!.. И мне чарку, Устимка!

– Не хватит ли, Иван Исаевич? Тяжел ты, – молвил Юшка Беззубцев.

– Цыть!.. Устимка, дьявол!

Секира запропастился, но тотчас возник незнакомый Аничкину ратник. Широкогубый, лобастый, с оловянной чарой в руке.

– Испей, воевода.

– Дай! – метнулся к ратнику Аничкин. – Сам воеводе поднесу, – остро, прощупывающе впился глазами в повольника. – Кто такой?

– Человек божий, – поклонившись, широко осклабился ратник. – Бориска Лукин.

– Кто сотник твой?

– Ты чего, Матвей? – тяжело ворочая языком, ворчливо произнес Болотников. – Чего прицепился?.. Дождусь я чарки?

К Ивану Исаевичу подошел Нечайка Бобыль с полным кубком вина. Колобродный, рот до ушей.

– Знатно гуляем, батько! Плесни в душу грешную.

Болотников принял кубок, осушил, покачиваясь, пошел

к застолице. Матвей же, слив чарку в баклажку, повернулся к ратнику. Но того и след простыл. Аничкин окликнул повольника из охраны Большого воеводы.

– В обозе собак видел. Доставьте одну.

Доставили. Аничкин кинул кусок мяса. Собака съела.

– Поглядите за ней.

Пошел к воеводе. Тот сидел в обнимку с Мироном На-гибой и тихо напевал казачью песню, напевал покойно, бездумно, закрыв глаза.

К Аничнику ступил один из телохранителей; косясь на Болотникова, молвил:

– Беда, Матвей Романыч… Пленные баре сбежали.

– Сбежали? – встрепенулся Аничкин и прикусил язык. Но Болотников услышал, открыл глаза.

– Давно ль?

– Коло часу, воевода.

Болотников насупленно глянул на Аничкина, а тот, не дожидаясь воеводской нахлобучки, живо приказал:

– Догнать! Пешие далече не уйдут. В погоню сотню конников. Быстро!

Иван Исаевич поднялся, боднул начальника Тайного приказа – вот уже три месяца был такой приказ в войске – недобрым взглядом.

– Худо царевых псов бдишь, Матвей. Худо!

Болотников огневался: из плена бежали дворяне, кои

люто сражались с повстанцами. Сколь ратников полегло от их бешеных сабель! Хотел было дворян уничтожить, да Аничкин отсоветовал:

– Не лучше ли казнить под стенами Москвы? Пусть черный люд убедится, что у нас с врагами разговор короткий. Глядишь, и на Москве с барами расправятся.

Болотников согласился. И вот, поди ж ты, дворяне удрали из-под самой надежной, казалось бы, охраны, удрали средь бела дня!

– Изменой пахнет, Матвей.

Аничкин и сам о том подумал. Без предательства не обошлось. А тут еще новая напасть: к ногам Матвея бросили собаку.

– Сдохла, Матвей Романыч.

Аничкин побелел.

– Под богом ходишь, воевода, – вытирая испарину со лба, деревянным голосом выдавил он. – В чарке, что ратник подносил, вино было отравлено.

У Болотникова голова хоть и чадная, но хмеля как и не было. Горечь, досада, гнев! Все могло рухнуть в один час: заботы, дерзкие помыслы, надежды. Рухнуть из-за подлой руки.

Лицо ожесточилось.

– Коня!.. Где эти суки, что рубили повольников? Догнать!

Взметнул на коня и бешено помчал к деревеньке, в покинутых избах которой были заперты пленные. За Болотниковым полетел Матвей Аничкин с полусотней всадников.

– К бору, к бору, воевода! Никак туда подались! – прокричал Матвей.

От деревеньки до бора несколько верст. Скакали брошенными, безжизненными полями, жидкими осинниками и березовыми перелесками. Десяток дворян настигли в полуверсте от бора; дворяне заметались, кинулись врассыпную.

– Не уйдешь! – хрипло, остервенело, разгоряченный гонкой, выкрикнул Болотников; настиг, страшно взмахнул мечом. Дворянин ткнулся в траву. Настиг другого – голова покатилась с плеч.

– Не уйде-е-ешь! – осатанело ревел Болотников, с неожиданной для себя жестокостью уничтожая безоружных врагов. Таким лютым, бессмысленно яростным Аничкин своего воеводу еще не видел; будто