с бердышом за лихими гоняться? Не по мне то, Харитоша.
– Аль опять куда надумал?
– Надумал податься в казаки.
Стрелец негромко рассмеялся:
– Да ты каждый год в казаках гуляешь. Почитай, все реки облазил.
– Да не о тех казаках речь, – отмахнулся Илейка. – То казаки судовые, ярыжки, зимогоры… Меня, Харитоша, на Дон и Терек манит. Вот там козачество! Добро бы в поход куда сходить.
– Непоседлив ты, братец.
Бросив «имать товары», Илейка пристал к казачьему войску, идущему в далекую Тарскую землю 38. Выдали Муромцу коня, самопал, копье и саблю, молвили:
– Идем в Дагестан персов и турок воевать. Гляди, не сбеги. Иноверец лихо бьется.
– Нашли кем пугать, – фыркнул Илейка. – Либо сена клок, либо вилы в бок. Не заробею!
Муромец не посрамил казачьего воинства. И в Тарках, и на Тереке сабля его была одной из самых ярых. Казаки довольно гутарили:
– Удал и проворен. Товариществу крепок. Добрый казак!
Побывал Муромец и в стрельцах, ходивших с воеводами в Шевкальский поход. Вернувшись в город Терки, «Илейка приказался во двор к Григорию Елагину». Но холопствовал лишь зиму: по весне удрал от боярского сына на Волгу. «Ходил с казаки Донские и Волские», покуда не угодил к голове Афанасию Андрееву.
Астраханский воевода Иван Хворостинин снарядил казаков на Терку. Молвил:
– Повелел царь Борис Федорович оберегать терскую землю накрепко. Будет за то вам достойная награда.
Казачий отряд Афанасия Андреева вышел из Астрахани летом. Зимовали в Терках. Поизодрались, пообносились, жили впроголодь. Недовольно галдели:
– Плохо тут, братцы. Вконец зануждались. Худая служба.
– Худая! Ни сукна, ни вина, ни хлеба. Проманул нас царь Борис.
Илейка бродил среди казаков, кричал:
– Жалованье наше бояре похватали. Мало им, мздоимцам!
– Задавили народ. Чу, гиль по всей Руси.
– Сказывают, царь Дмитрий объявился. Народ-де к нему валом валит. Праведный, чу, царь.
Войско роптало. Многие казаки призывали идти «на Кур реку, на море, громить Турских людей на судах».
– Неча сидеть. Айда в море за зипунами! А коль добычи не будет, пойдем кизылбашскому шаху Аббасу служить!
Илейка же звал на другое:
– Не под тот угол клин колотите, братцы. Шах Аббас могет и в ятаганы встретить. Не лучше ли на московских бояр податься, дабы изведали наши сабельки. От них все беды! Айда на Москву!
– Не хотим на Москву! Айда на море!
Войско раскололось. Шум, брань на сто верст!
Как-то бывалые казаки Булатка, Тимоха да Осипко явились к своему атаману Федору Бодырину и повели разговор:
– Весна скоро, батько. Пора в поход снаряжаться, буде голодовать… Так ты на бояр али как?
– На бояр, – твердо молвил Бодырин. – Все мои триста казаков о том помышляют. На бояр!
– Добро, батька… Мы тут об одном дельце покумекали. Но дельце то непростое.
Выслушав казаков, атаман надолго задумался. День думал, другой, покуда не позвал к себе Булатку.
– Пожалуй, хитро умыслили. Глядишь, с царевичем и бояр бить сподручней. Авось и поверит народ православный… Да токмо кого в царевичи ставить? Надо из молодых, и чтоб головой был крепок, а то сраму не оберешься.
Отбирали долго, усердно, пока не остановились на двух казаках: Илейке Муромце и Митьке Астраханце. Парни толковые, башковитые, хоть обоих «во царевичи».
– Нарекайте, атаманы-молодцы, – обратился Федор Бодырин к казакам. – Кого назовете, тому и быть Петром.
Долго судили да рядили, покуда не взобрался на бочонок Митька Астраханец.
– Послухайте меня, братья-казаки! Спасибо за великую честь, но быть мне царевичем не можно.
На том казаки и «приговорили». Илейку облачили в боярский кафтан, усадили на белого коня, подали саблю в золоченых ножнах. Муромец приосанился, горделиво повел черной бровью, воскликнул:
– А будет вам за то любовь наша! Жалую всех зипунами, казной и хлебом. Есаулов и сотников – поместьями, атамана – шубой с моих царских плеч! Жить всем вольно, в достатке, почестях, без тесноты боярской!
Казаки довольно загоготали:
– И впрямь царевич, дьявол!
– Эк, выворотил. Любо, Илейка!
На бочонок поднялся Федор Бодырин.
– Кажись, не промахнули, атаманы-молодцы. Видит бог, истинный у нас царевич. Об Илейке же отныне забыть. Не было и не слышали такого казака. Перед вами сын государя Федора Иваныча – Петр Федорович, кой после долгих скитаний объявился в нашем войске. Не забывать оного ни днем, ни ночью, не выдавать ни под кнутом, ни на дыбе, ни на плахе. Умереть всем за царевича! А ежели кто язык высунет, того сказним по казачьему обычаю. Оберегайте, пестуйте царевича, служите верой и правдой. Но и ты, Петр Федорыч, не забудь наше радение. Будь своему слову крепок. Любо ли гутарю, атаманы-молодцы?
– Любо, батько! – взревело войско.
– А коль любо, целуйте крест Петру Федорычу. Отче, неси крест и икону!
Самовольно покинув городок, три сотни казаков поплыли вниз по Тереку к реке Быстрой; поплыли к набольшему войсковому атаману Гавриле Пану.
Терский воевода Петр Головин, услышав о Петре-ца-ревиче, осерчал.
– Дело воровское, изменное. Мало на Руси одного са-мазванца, ныне еще появился. Богоотступники!
К воровским казакам немедля выслал голову Ивана Хомяка.
– Самозванца в оковы – и ко мне!
Но казаки Илейку не выдали. Прогнав Хомяка, отплыли из войскового городка на море. Стали неподалеку от устья Терки на острове.
Воевода Головин вновь и вновь присылал своих гонцов; грозил, уговаривал, норовил подкупить старшину. Но Федор Бодырин и его есаулы неизменно отвечали:
– Царевич Петр – истинный. Мы ему крест целовали. А коль силом сунетесь, отпор дадим!
Слухи об отважном атамане и Петре Федоровиче облетели все казачьи юрты 39. Служилый люд, бросая городки и станицы, повалил к Бодырину. Едва ли не все терское войско собралось на бунташном острове.
Воевода Петр Головин места не находил. Потерянно сновал среди приказных, бранился:
– Нет, что делают, что делают, злодеи! Кому ныне на рубежах стоять? Как перед царем ответ держать? Ну, хоть бы половину войска в Терках оставили!
И вновь летели на остров гонцы, но Федор Бодырин и слышать ни о чем не хотел.
– Казаки не желают боле Годунову служить. Буде без жалованья сидеть! Ныне с царевичем Петром на Москву пойдем.
Казаки поплыли к Астрахани. Но в Астрахань «крамольников» не пустили. Казаки кричали со стругов:
