Ордынец быстр, изворотлив, на одном месте не сидит. Поди, излови его. Да и ловить-то ныне некому…

Ордынский набег тотчас сказался на Калуге: в крепость перестали приходить хлебные обозы. Свои же запасы кончались.

– Как бы не заголодовать, батько. После татар и волк не рыщет. Треклятые! – мрачно молвил Устим Секира.

– Не ордынца вини – Шубника. Это по его зову татары по селам шарпают. За тридцать серебреников Русь продал. Иуда!

Недели через две Юшка Беззубцев известил: на Покровке и Никитской развешены подметные письма Василия Шуйского с новыми царскими указами. Шуйский призывает холопов покинуть воровские города; тем, кто «добьет челом и оставит вора Ивашку» будет дарована воля и выданы отпускные грамоты. Изловили двух царских лазутчиков, те шныряли по городу и подбивали ратников на измену. Кое-кто заколебался.

Иван Исаевич досадовал. Чего только не придумает Шубник, дабы расколоть народное войско! В крепости и без того стало тревожно: еще неделя-другая и людям нечего будет есть. С голодным брюхом долго не навоюешь.

Голод обрушился на калужан к середине Великого поста. «И бысть во граде глад велик и нужда, многого ради времени осадного: не токмо хлеб, но и скот весь рогатый, и конский весь изъядоша, и вси начаша изнемогати».

Дворяне кричали с приокской горы:

– Сдавайтесь, воры! Не держитесь Ивашки Болотникова, инако все подохнете. Идите к нам. Государь Василий Иваныч зело милостив, он сохранит вам жизнь, пожалует волей, деньгами и хлебом. Покиньте богоотступника и антихриста Ивашку. Сдавайтесь на милость царскую!

Калужане стойко отвечали:

– Никогда того не будет, чтоб к богомерзкому Ваське Шуйскому на поклон пошли. Хлеба же у нас и своего вдоволь. И вам тут недолго стоять. Скоро придет на подмогу царевич Петр Федорыч и от вашего войска останутся рожки да ножки. Царя же вашего, кривдолюбца, на осиновый кол посадим.

– Воры, изменники! – ярились дворяне. – Хлеба у вас и пудишка не сыщется. Кошек и собак жрете. Ведаем – Ивашкой запуганы. Чу, весь город давно перейти к царю Василию помышляет!

– Врете, вислобрюхие. На изменное дело не пойдем. Нашлись у нас три ублюдка-переметчика, так мы их кнутом били и в темницу кинули.

Болотников приказал казнить изменников на виду всего московского войска. Предателей распяли на Ильинской башне.

А голод брал за горло, брал жестоко. Погосты были усеяны могилами. Но дух повольницы не был сломлен, бо-лотниковцы находили в себе силы не только оборонять от неприятеля крепость, но и изматывать его непрестанными вылазками, чему немало удивлялись и Воротынский, и Мстиславский и Скопин-Шуйский.

«Откуда в мужике такая сила? – не раз задавал себе вопрос князь Михайла. – На чем он держится? Ужель на одних лишь помыслах о воле? Ужель так силен верой, что никакие невзгоды не могут его поколебать… Велик, велик же русский мужик. Велик в работе и в сече. Духом велик. Тяжко с таким воевать».

И храброму Скопину становилось порой страшно.

Иван Исаевич большие надежды возлагал на весну. Сказывал воеводам:

– Ныне снегу навалило много, большому половодью быть. А коль так, ворог с берега Оки попятится. И тут не зевай, на струги – и вниз по Оке. Попытаем из вражьего кольца вырваться. А там – либо на Москву, либо к Туле.

Весна выдалась ядреная, красная; уже в конце марта вскрылась Ока и в Волгу потянул лед; разлив был столь большим, что царские воеводы вынуждены были отойти от берега на добрую версту.

Болотниковцы вовсю смолили и конопатили челны, барки и струги, готовясь в одну из ночей выйти на Оку. Но выбраться из крепости так и не удалось: сыскался предатель, который перешел во вражий стан и рассказал о намерении Болотникова. Скопин-Шуйский велел сбить по обеим сторонам Оки крепкие, тяжелые плоты и поставить на них пушки. Иван Исаевич отменил вылазку.

– А может, попробуем? Авось и проскочим, – молвил Мирон Нагиба.

– Не проскочим. Авось и как-нибудь до добра не доведут. Пока струги к реке тащим, всех до единого уложат. Будем сидеть!

И сидели, стойко снося голод и лишения. Вражья пальба из пушек в половодье стихла: царские воеводы ждали, когда Ока войдет в свои берега. Ждал и Болотников, ждал конца распутицы, ждал нетерпеливо: получил от царевича Петра грамоту, в коей тот сообщал, что скоро, как сойдет снег, придет к Калуге на помощь.

13 мая из Тулы было послано войско под началом Андрея Телятевского. Встречу ему, из-под Калуги, вышли три полка с воеводами Борисом Татевым, Михаилом Барятинским и Андреем Черкасским. Битва разыгралась у села Пчельни. Царские полки были разгромлены, князья Татев и Черкасский убиты. Остатки войск бежали к Калуге. Во вражьем стане началась паника.

Из крепости вышли болотниковцы и дружно, напористо ударили по дворянам, довершив разгром царских полков, начатый на Пчельне. Вылазка была столь сокрушительна, что «вси воеводы устрашишася и бегству вдашася, и все воинство такожде вслед их побегоша, кто елико можаше».

Путь к Болотникову от Москвы к Калуге был непрост. По всем дорогам рыскали конные разъезды, хватая каждого подозрительного путника. Давыдка и Никитка пробирались к Калуге лесами. Ободрались, поото-щали. Часто коротали ночи в заброшенных селах и деревеньках, коих в подмосковных уездах и не перечесть. Что ни сельцо, то пустынь. Убогие, закоптелые избенки с зияющими черными дырами волоковых оконец.

– Экое лихолетье. И мужиком не пахнет, – ворчливо вздыхал Давыдка. – И чего бегут?

– А ты поживи под барином – белугой заревешь, – молвил Никитка.

– Тебе-то откуда ведать жизнь мужичью?

– Да уж ведаю. В селе Богородском князь Телятевский мужиков в три погибели гнул. Не зря ж всем селом в бега подались.

– И ты с матушкой сошел?

– Не помирать же с голоду. Сколь же можно лихо терпеть?

– Знать и ты в батьку. Он барское лихо смолоду не терпит.

Давыдка смотрел на сына Болотникова, дивился: парень не по годам серьезен.

На пятый день пути Давыдкина котома оскудела.

– Кабы ноги не протянуть, парень.

– Надо зверя добыть. У тебя два пистоля.

– Пистоли, парень, нам могут на другое сгодиться. Всюду царевы приставы шастают.

Пистоли сгодились в тот же день. Когда покинули одну из заброшенных деревенек и миновали околицу, из осинника выбежала навстречу стая волков – голодных, рыску-чих.

– Пропали, – охнул Давыдка.

– А. может, гаркнуть? Уйдут.

– Не… Слышь, как зубами щелкают? Помоги, Николай угодник! – перекрестился Давыдка и выхватил из-за кушака пистоль в два ствола. Рука дрожала. Пять волков – бурых, свирепых – подступали все ближе и ближе; сейчас последует стремительный бросок и… Давыдка прицелился в самого матерого, но рука ходуном ходила.

– Промажешь. Дай мне, – шепотом произнес Никитка.

Давыдка молча, не сводя настороженных глаз со стаи, протянул Никитке другой пистоль. Первым метнулся на людей вожак, и тотчас Никитка выстрелил. Волк рухнул в пяти шагах. Не промахнулся и