И все же Стародубцев переигрывал. Он действовал слишком неприкрыто, и враг мог понять, что это лицо подставное, второстепенное, действующее для отвлечения внимания. Новгородскому пришлось вызвать к себе неудачливого «следователя».
Разговор происходил на квартире у Сажина, после того как ушел Огнищев.
— Мне не нравится ваша неосторожность, — напрямик сказал Новгородский. — Действуя так, вы испортите все дело.
— Я и так стараюсь, — простуженно просипел Стародубцев. — Не знаю, как еще можно сдерживаться, когда тут вот кипит! — Он постукал себя увесистым кулаком в грудь. — И так слишком миндальничаем с этим... как это сказать... — Артиллерист свирепо сморщился, выбирая выражение похлеще.
— Но ведь не доказано еще, что Возняков враг! — воскликнул Новгородский. — Документально это не подтверждается.
— Ну и что! Он и не собирался красть деньги. Тут у него все чисто. Ему нужно было уничтожить керн. А финансовая непорочность нужна ему для отвода подозрений. По-моему, ясно.
— Зачем же Вознякову понадобилось тогда вместе с керном уничтожать свой авансовый отчет?
— А он прекрасно знал, что проверка финансовой деятельности кончится полным его оправданием, — уверенно отрубил Стародубцев. — Эти фашистские ублюдки не дураки. Уж я-то знаю! Познакомился на фронте. Лицом к лицу. Да.
— Положим, это так, — более миролюбиво сказал Новгородский, — но нам нужны не предположения, а доказательства.
— А где я их возьму, если их нет! — рассердился Стародубцев. — И притом я не следователь. Всяких юридических финтов не знаю.
— Но зато вы геолог! — веско произнес Новгородский. — Мы потому и надеемся на вашу помощь. Ведь могли бы вы поговорить по-хорошему с Возняковым. Поинтересоваться хотя бы методикой поисков месторождения. Может быть, здесь, как специалист, вы и найдете ключ к Вознякову. Ведь не может быть, чтобы он не затягивал умышленно поисковые работы. Найдите этот геологический криминал — и ваша миссия будет выполнена.
— А ведь это мысль! Правильная мысль. Я, пожалуй, займусь этим.
— Прекрасно, — одобрил Новгородский. — Только не надо смотреть на него, как на врага. Постарайтесь сойтись с ним на дружеской основе.
— Еще что! — изумился Стародубцев.
— А вы постарайтесь, — настойчиво повторил Новгородский.
— Хорошо. Постараюсь.
— Вот так-то лучше, — облегченно вздохнул Новгородский. — И вообще старайтесь, чтобы как можно меньше бросалось в глаза людям, что вы человек военный. И думайте. Над каждым фактиком думайте.
— Я и так думаю.
— Это хорошо. Когда вы осматривали кернохранилище? Днем?
— Днем.
— А ночью?
— Зачем еще ночью? — очень удивился Стародубцев.
— А я бы пришел к сараю ночью и подумал: в какую сторону удобнее в темноте нести или отвозить похищенные ящики. Встал бы возле дверей, осмотрелся и представил себя на месте врага. Такое перевоплощение иногда помогает.
— Хм... — Стародубцев с интересом посмотрел на Новгородского, подумал, а потом чуть улыбнулся. Улыбка эта у него получилась кривой, неумелой, и Новгородский невольно пожалел смелого артиллериста, разучившегося за время войны улыбаться. — Тоже не плохо, — сказал Стародубцев. — Актер из меня, ясное дело, плевый, но постараюсь. Как это вы... Перевоплощусь.
— Вот и добро, — похвалил Новгородский. — И главное — осторожность. Старайтесь как можно меньше мозолить людям глаза. Кто знает, может быть, враг где-то со стороны наблюдает за вами.
— Я это учту, — пообещал Стародубцев.
Побеседовав со Стародубцевым и с Огнищевым, Новгородский стал собираться в обратную дорогу. Надо было спешить в Сосногорск, где капитана ждала срочная работа. В его сейфе лежали личные дела номенклатурных работников геологического управления. Где-то в этих бумагах пряталась разгадка.
— Проснулся? — приветливо улыбнулся Мокшин, когда Володя соскочил со своего сундука.
— Вроде этого, — Володя потянулся, сделал несколько взмахов руками и стал одеваться. — Разбаловался в госпитале. Сплю, как пожарная лошадь. На фронт вернусь — долго привыкать придется.
— Привычка — дело наживное. Отсыпайся, пока есть возможность.
Мокшин сидел за письменным столом, розовый, свежий после умывания, и рылся в полевых книжках. Белая шелковая майка плотно обтягивала широкую мускулистую грудь, и Володя невольно позавидовал атлетической красоте его тела.
— Значит, едешь в Сосногорск? — спросил Мокшин.
— Еду, Василий Гаврилович. Возняков обещал письмецо написать в управление. Возьму и мотану дневным поездом.
— Давай, — одобрил Мокшин. — Да не задерживайся. Буду ждать. Хоть облегчишь малость мое положение. А то замотался.
— Не задержусь! Чего мне там делать. Оформлюсь — и домой. — Он увидел оброненную Мокшиным женскую фотографию и с любопытством потянулся к ней. — Это что за девушка?
— Женщина, — нахмурившись, поправил Мокшин.
— Все равно. Какая красивая! Что, невеста твоя?
— Бывшая невеста... — невесело уточнил Мокшин.
— Вот те на! Неужто погибла? Такая красавица!
— Не погибла. — Мокшин спрятал фотокарточку. — Замуж вышла.
— За кого? — изумился Володя.
— За кого, — голос Мокшина стал тихим, — чудно спрашивать...
Володе стало жаль загрустившего геолога.
— Как же это она, а? — с сочувствием сказал он и простовато удивился: — Неужто лучше нашла?
— Эх, неискушенная душа... — снисходительно улыбнулся Мокшин. — Молод ты, как я посмотрю.
— Как же это она... — не обижаясь, с сожалением продолжал рассуждать Володя. — Такая красивая! Жалко. Муж, наверно, тоже красавец...
— Красавец... — Мокшин поморщился. — На двадцать лет старше ее.
— Не может быть! — поразился Володя.
— В жизни все может быть... — Мокшин стал надевать рубашку.
— Да как же она с таким живет?
— Живет... на два фронта.
— Как так?
— А так. Бедности боится. А как в Сосногорск приеду, так целыми сутками у меня пропадает. Всего слезами умоет.
Володя опешил, долго смотрел на медленно двигающегося по комнате Мокшина. Потом вдруг выругался:
— Сволочь! Стрелять таких мало! И чего вы, Василий Гаврилович, с ней путаетесь? Гнали бы к черту. С глаз долой — из сердца вон!
— Хочу, да не получается. — Мокшин грустно потрепал Володю по плечу. — Эх ты, юная душа. Не все просто в этой жизни...
— Любите, значит...
Мокшин не ответил. Он затолкал в полевую сумку блокноты, накинул пиджак и вышел из комнаты.
«Хороший человек, — с жалостью и симпатией подумал Володя. — Только невезучий». Когда во дворе