слилось в почти неразделимый сплошной звук. Еще мгновение, и счетчик замолк. Видно, от чрезмерно высокой радиации. Тертон осмотрелся: черные холмы до самого горизонта, серое небо под гигантской шляпкой атомного гриба.

Он хотел пройти еще несколько метров, но почувствовал, что не выдержит здесь больше ни секунды. И решил вернуться в действительность.

Но даже потом, когда шлем уже сполз с головы и он лежал на кровати, глядя в окно на солнце, садившееся за вершины гор, он знал, что никогда не забудет того, что видел там, в имитированном мире, который только что уничтожил.

'Ведь это только имитация, всего лишь имитация, — твердил он себе. — Ведь пилот, который во время учебного полета в имитаторе переживает катастрофу, выходит из кабины, выпивает стакан сока, болтает с друзьями, потом едет в город на свидание с девушкой и не думает о случившемся. И это тоже имитация, а весь этот атомный хаос — лишь колебания токов в памяти и преобразователях информации. Ничего больше'.

И все-таки он думал, думал об этом. Уже наступила ночь и звезды стояли над пустыней. И только под утро он уснул.

8 Он стоял по колени в липкой, без запаха грязи. Это было совершенно неожиданно. Стоял не двигаясь, и оглядывался. Вокруг тянулись холмы, совершенно одинаковые до самого горизонта. Красный диск солнца висел в зените, просвечивая сквозь толстый слой испарений. В кармане куртки пощелкивал какой-то прямоугольный предмет. Корн вынул его. Это был счетчик Гейгера.

'Где я? — думал Корн. — Странное солнце, повышенная радиация, может, это не Земля или Земля в другом времени?' Когда-то, еще в юности, он почитывал научную фантастику, и такая аналогия пришла сама собой. 'Что-то произошло. Радиация… И где город? Кома?'

Послышался стрекот, и вскоре показался низко летящий вертолет. 'Не заметят, — подумал он. — Вот было бы зеркальце…' Корн представил себе его, и зеркальце тут же оказалось в руке. Он не успел даже удивиться: вертолет уже пролетел и надо было спешить. Корн направил в сторону винтокрылой машины отраженный луч солнца и начал слегка покачивать зеркальце, чтобы луч хотя бы на мгновение попал в кабину.

Вертолет сделал круг и направился прямо на него. Сверху ударила волна воздуха. Машина повисла в нескольких метрах над ним, из кабины сбросили лестницу. Он взобрался по ней, раскачиваясь в порывах ветра, бьющего от лопастей, и двое втянули его в кабину. Оба были в скафандрах и шлемах. 'Как космонавты', — подумал он. На пилоте был такой же скафандр.

— Откуда ты взялся? — спросил один из людей. Его голос доходил до Корна через небольшой динамик, укрепленный у шеи.

— Не знаю. Просто попал в грязь.

— В живых не осталось никого, — вмешался второй. — Ты должен сказать, как сюда попал.

— А что с городом? — спросил Корн. — Я жил в нем.

— Города больше нет. Его смело взрывом.

— Каким взрывом?

— Ядерным. Почему, не знаем.

— А люди?

— Погибли все.

— Я жил там, — повторил Корн.

— Где ты переждал взрыв — вот что я хочу знать, — снова сказал первый.

— Там, в настоящем мире.

Люди в скафандрах переглянулись.

— Не знаю, как ты остался жив, — сказал второй. — Даже если ты не погиб при взрыве, то при такой радиации…

Корн уже не слушал. Он думал, что Комы нет и не будет, как нет города и всего, что он помнил.

'Мое время, мое настоящее время вернулось на свое место, в небытие, — подумал он. — И теперь я действительно одинок. То, что существовало здесь, не было для меня просто иллюзией. Это была вторая действительность, настоящая, собственная, знакомая. Но если они могли воспроизвести ее один раз, то могут воспроизвести и второй. А может, не хотят. Может, сделали все это специально для меня… Только зачем? Может, это эксперимент и я должным образом не проделал чего-то? Как с крысой. Правильный ответ — награда, неверный — наказание. Это называется допинг. Но, пожалуй, они не станут экспериментировать со мной таким образом. Я — человек, и они — люди'.

Он глядел на уходившую за горизонт черную равнину, на людей в скафандрах, которые вели измерения и обменивались какими-то замечаниями, и вдруг представил себе, что Кома здесь, рядом.

В тот же момент раздался хлопок, словно лопнул воздушный шарик. Изображение исчезло, и Корн, оказавшись в сером, безликом пространстве, услышал голос:

— Противоречие. Конец сеанса.

Он лежал на кровати, в этой странной чужой комнате Тертона, а из-за гор вставал рассвет. Потом несколько раз подавал звуки видеофон — кто-то хотел его видеть, но он лежал неподвижно, уставившись в потолок.

'Ее попросту нет и уже не будет, — подумал он. — Такой мир не уничтожают за здорово живешь. Это уничтожение было полным и окончательным. Она не играла в песочнице, не писала диссертацию, эта девушка, Кома, которая одновременно существовала и не существовала. Персонификат Опекуна, точно такая, как мы, люди. А ведь мы только тем и отличаемся от них, что отказываемся принять гипотезу о собственной персонификации. Поэтому мы представляем собой ценность сами по себе, абсолютную ценность. А их можно ликвидировать, уничтожать, переделывать, совершенствовать, потому что они вторичны, хотя и кажутся такими же, как мы. Зато они неуничтожимы физически, так же неуничтожимы, как сам Опекун, и поэтому я мог разговаривать с Карой, видеть ее, прикасаться к ней, хотя в действительности даже не знаю, какой она была, когда я начал ожидать. Впрочем, что значит 'в действительности?'

Он подумал, что хотел бы отыскать след той девушки, которая потом стала его женой, след, оборвавшийся много десятков лет назад, когда он еще ожидал в жидком азоте, а она уже перестала существовать. Он подумал, что Кома была ею лишь потому, что вопрос о следе не имел смысла, его нельзя было задать, не отказавшись одновременно от Комы. А Кома была действительно, что бы это слово ни означало.

Но если Кома воплотила в себе Кару, значит, где-то существовал источник сведений о ней, иначе бы ее образ в Коме не был столь достоверен. Какой-то объективно существующий в физическом мире источник, который можно описать, изучить и действительно глубоко познать.

Он подумал о Норте, который знал об этом мире больше него, дебютанта Корна.

Он связался с компьютером поселка и спросил, где сейчас находится Норт.

— Начинает лекцию. Корпус «С», третий подъезд, — ответил компьютер бесцветным голосом машины.

Через минуту Корн был уже в поселке. Еще чувствовалась ночная прохлада, хотя солнце уже пригревало. Корпус «С» оказался недалеко, но когда Корн вошел в аудиторию, лекция уже началась. Спотыкаясь в полутьме о чьи-то ноги. Корн с трудом отыскал свободное место.

— Что значит слово 'сейчас'? — произнес Норт и замолчал, словно ожидая ответа от зала.

Корн осмотрелся. Он сидел во втором ряду в небольшой аудитории. Вокруг чужие незнакомые лица. Освещено было только возвышение. Там, перед огромным, во всю стену, экраном, на котором застыла зеленая, стремившаяся вверх экспонента с рядами цифр и знаков, стоял Норт.

— Вы видите, — продолжал Норт, — что любое дискретное состояние, взятое наугад из ряда описанных состояний, отвечает на этот вопрос. Можно бы, хоть это и расходится с нашими представлениями, ряд таких состояний считать метавременем Космоса. Однако я не стану применять такое определение, поскольку его физический смысл сомнителен и наверняка не имеет ничего общего со знакомым нам понятием времени, локально определяемым массой объекта.

Очевидно, трудно говорить об интуитивном восприятии обсуждаемой модели, однако представим себе множество звезд вместе с их излучением в обычном трехмерном евклидовом пространстве. Для единичной звезды, если принять ее за центральный пункт, излучение представляет собой как бы концентрические