налов…

Опять мой? Это что, за одного битого? Размножаются, как головы у гидры. Раз. Два. Тренер мог бы мною сейчас… Нет, еще разок. Тр-р-ри! Теперь все… «Держись!» – уже Петровичу. «Не высовывайся!» – Игорьку. А-а, черт! Помогаю Петровичу отлепиться от этой… «самки в квадрате». Прости, милая, не те обстоятельства! Бью рукой, женщина все-таки… «Что Петрович, последняя ошибка молодости» Смеется, тычет розочкой в лицо. Зачем?! Она ведь и так уже была… Как мерзко! Поэтика боя… «Помоги, накх!» В сад, все в сад! Длинные руки цепляют за волосы, пальцы лезут в рот…

Лида кричит. Лида?.. Да пошел ты! Мало? Все, теперь – пошел!.. Почему Лида? Там же должен быть Ларин! Уроды слабые, но как же… Как же вас много! А вот так? Нравится?.. Ларин лицом к лицу с тем самым. С Циклопом. «Эй, почему не бьешь?» Удобная же позиция, можно прямо в зеницу ока. Замахивается наконец… Так, а что на моем фронте? Ну-у, а вот это уже не серьезно! Искусство пальца. Отдохни, как сказал бы Портос…

«Ларин!!! … … … почему не бьешь?!!» Глаза остекленевшие. Сползает вниз, прямо на пол. Неужели пропустил удар? Поднимает бутылки с пола, прикрывает ими голову… «Ларин!!!» Циклоп нагибается за Лидой, взваливает на спину, как мешок. Она уже не кричит… Что же это?

«Петрович», – только успеваю… Вы только продержитесь, а я… А-а-а! Затяжной кувырок. Неудачное приземление – столько мяса вокруг. Не думать… Господи, как же темно! Шагов не слышно, только визг. Налетаю на кого-то, сбиваю с ног. Черт, колено! «Па…» Лида! Куда же? Неровно… Бежать и хромать. Бежать и хромать. Задеваю головой, пригибаюсь. Руками нащупываю… Не то! Ну, крикни же еще раз! «Лида-а-а-а-а!» Тихо, только мои шаги… Куда теперь? Ну! Бегу. Быстро, потому что… «Паша!» – о-о-о, как далеко! «Я сейчас!» – кричу и поворачиваю. Быстрей, только бы не удариться. Налетаю… Ничего, на том свете долечимся… «Эй! Придурок одноглазый, ты…»

Падаю. Темнота вспыхивает, жаль только в мозгу. Ничего, и не такое приходилось… Снова падаю. Сволочь, да ты же все видишь! Ухожу влево. Успешно. Приседаю, бью куда-то. Сильно, но мимо! Снова на полу. Ничего, считайте меня гуттаперчевым мальчиком. «Лида ты зд..» Давлюсь словами. Кровь на губах. Ах ты ж… Ногой! Сегодня это мой стиль. Тайский бокс тоже имеет право… «Я здесь…» – голос полузадушенный. Кажется, смутно вижу силуэт. Да, в самую точку. Значит, воровать чужих девушек? Черт, крепкий попался. Левой, левой, уклон, правой. Словил? Значит, воровать чужие мечты? Н-на! Пока стоит, но это уже… Обычно так не бьют, верхотура черепа – очень крепкая кость, но сегодня… Даже пальцем! И вот так! И вот так! Ненавижу уродов. Ты слышишь? «Ненавижу уродов!» Гудок. Наш поезд? «Ли…» «Да!» «Скорей!» Взваливаю на спину. «Держись за плечи!» И напоследок! Еще шевелишься? Что ж, нам тоже пора… Вперед!

Больше не хромать! Не время! Слезы на шее. «Он меня… Он меня…» «Потом!» Милая, все потом. Я не заблудился? В прошлый раз было налево, значит… Еще один гудок, ближе. Значит, правильно. Еще быстрей, только не путайтесь под ногами, я готов убивать. Надо успеть. А-а-а, я сейчас закричу.

Что-то про провожающих, Буратино явно в ударе. Трогается, сейчас, вот уже… Успеть в вагон. Там Игорек. Петрович. Ларин, если он еще… Успеть к сорока восьми первого, иначе зачем все?.. Но мы должны! Вместе мы сможем… Мы обязательно…

Вот он! О, какие яркие огни! И как быстро идет! Последняя стометровка, пожалуйста, Господи!!! «А-а-а, а-а-а, а-а-а-а-а» Кто-то протягивает руки. Передаю Лиду на бегу. Как легко! Так бы бежал и… Прыгаю следом, головой вперед, приземляюсь на что-то мягкое и острое и, кажется, отключаюсь.

Все.

Темно, как там. Как это было в случайно подслушанном на улице разговоре двух собачников? «Как говорят поэты, прежде, чем рассеяться, тьма должна достигнуть апогея,' – сказал один, формой морды похожий на своего добермана. Что ответил второй, я не расслышал, а жаль… Значит, как говорят собачники… как говорят поэты… прежде, чем рассеяться… Словом, в темноте тоже есть своя прелесть.

Кто-то тормошит, говорит что-то про осколки. Глупые, на них же так удобно, как же вы не… Улыбаюсь.

«Что ж ты, сволочь, накх, струсил? …! Да ведь ты даже не ранен!» – кричит кто-то прямо над ухом. Это не мне. Я, может быть, тоже не ранен, но это, наверное, не мне. «Прости, Петрович, – совершенно бесчувственным голосом шелестит кто-то. – И ты, Лида, прости. Простите меня все. Пожалуйста. И Игорек. И Паша, когда проснется… Особенно Паша. Я не знаю, что это было. Простите, меня. Со мной что-то случилось. Как будто… Простите. Ничего, это уже почти прошло. Да, да, почти прошло. Сейчас я посплю немного и все совсем пройдет. Да, мне просто надо немного поспать. Немного поспать. Вот тут, я только чуть-чуть. Поспать…»

«И мне», – думаю я и отключаюсь окончательно.

Интер-НЕЛЮДИ-я.

И. Валерьев. ВНУКИ АНДЕГРАУНДА.

(рассказ из сборника «День омовения усохших»)

Во сне Женя, убаюканный стуком вагонных колес, снова был мутантом. Вместе с телом и памятью мутировало его имя, теперь его звали Глагл. Глагл по кличке «железные зубы». Что-то же должно оставаться неизменным. Иначе как потом возвращаться в себя?

Пусть кто-то зажимает под мышкой яйцо возвратника, кто-то записывается в начале каждого этапа или, к примеру, шепчет в микрофон шлема: «Глубина, Глубина, иди ты на …», а кто-то просто сводит воедино стальные коронки и тихо постанывает во сне…

…Глагл умный. Он знает, что если повернуть сейчас верхний слой в сторону силы, средний – в другую сторону, а слабый – от себя, от себя и повторить все это три раза, а потом дважды повернуть средний стоя – без разницы, в какую сторону, – то станет хорошо. Потому что станет пррравильно. Так говорит Учтитель. Он знает. Он дал Глаглу эту штуку и сказал, что это кубрррик-рррублик. Только он не верит, что Глагл понимает, когда наступает пррравильно. Потому что Глагл не видит. Глагл даже не знал, что он не видит, пока Учтитель не показал ему кое-что и не объяснил, что такое видеть. Глагл улыбается, он помнит кое-что и как он его видел. Да, а кубрррик он не видит, однако всегда понимает, когда наступает пррравильно. Просто чувствует, что все на своем месте, а значит, все хорошо, а значит, все пррравильно.

Только Учтитель все равно не верит. Он ведь тоже не видит.

Что-то холодное медленно переползает через слабую ногу. Это хорошо. Холодное всегда хорошо. Холодное, которое попискивает, хорошо вдвойне. Жаль только, хвост коротковат. Глагл голодный, он не ел уже много вррремени. Дергаться пока нельзя, зато можно немножко подумать. Зачем нужно вррремя? Глагл осторожно потрогал левую быковку. Быковка уже совсем срослась, но чуть-чуть криво… Нет, зачем нужно кое-что, Глагл понял – чтобы видеть вррремя. А вот зачем вррремя? Учтитель не смог объяснить. Он только сильно разозлился, так сильно, что даже сломал Глаглу быковку, и сказал что Глагл «соверрршенно не способен оперрриррровать абстрррактными категоррриями». Глагл ничего не понял, но на всякий случай запомнил слова. Их было хорошо-слышать. Больно, но хорошо.

Глагл пока не шевелится. Он и вправду очень голодный, но ведь он еще и хитрый. И даже пррредусмотрительный. Маленькая пищалка, конечно, утоляет голод, – это пррравильно, – но совсем ненадолго. Зато каждая пищалка рано или поздно возвращается в свое гнездо. А в гнезде могут быть и другие пищалки, побольше. И это тоже пррравильно. Глагл неслышно кладет кубрррик-рррублик на землю. Он не боится за кубрррик, никто его не возьмет, он ведь совсем невкусный. К тому же, от него не так-то просто откусить кусок. Даже Глагл не смог, и зубы железные не помогли…

Глагл дожидается, пока пищалка отползет подальше и неслышно встает. Он умеет ходить неслышно,