что бы то ни стало собрать. О дезертирах, их надо привлечь к ответственности, а нам самим идти добивать Врангеля, сбросить барона в Черное море…

Интересно, что скажет на это товарищ Шульман?

— Сейчас мы объявим обеденный перерыв, — сказал Шульман, — а после обеда заслушаем доклады с мест.

Представители Малоархангельска все же получили свою селедку, парень в кожаной куртке оказался завхозом губкомола Каплуновским, селедки выдал, но тоже произнес при этом речь о своем великодушии, селедка выдавалась утром, он мог бы распорядиться остатком по своему усмотрению.

Тут к Славе подошел парень.

— Здорово!

— Здравствуй!

— Не узнаешь?

Батюшки, да это Шифрин, с которым ездили в политотдел. Почему-то в памяти он запечатлелся крупным и плотным, а он такой же, как и Слава. Тонкие губы, пронзительные серые глаза…

— Ты где теперь?

— Теперь я редактор, каждую неделю печатаем молодежную страничку в «Орловской правде».

Андреев удивился:

— Вы разве встречались?

— Прошлой осенью, вместе ехали в политотдел Тринадцатой армии.

— Довез ты тогда свою литературу? — интересуется Шифрин.

— А почему не довезти?

— Отличные книжки дали в политотделе, — говорит Шифрин. — Больше всего мне понравился «Овод». Я даже оставил эту книжку у себя. Даю, конечно, другим…

— А мне «Овод» что-то не очень…

— Как ты можешь так говорить! — возмущается Шифрин. — Образец принципиальности!

— Есть получше образцы.

— Это кто же?

— Базаров.

— Кто, кто?

— Базаров.

— Кто это?

— 'Отцы и дети' читал?

— Тургенев? — Шифрин пренебрежительно машет рукой. — Вчерашний день!

Славушке не хотелось с ним спорить.

— Заходи в редакцию, — великодушно пригласил Шифрин Ознобишина. — Может, напишешь что…

После обеда первым выступил Андреев. Его, оказывается, знали. Он докладывал о положении в уезде. Без лишних слов, без хвастовства…

Вечером местные ребята разошлись по домам, приезжие устраивались на ночевку в губкомоле.

Малоархангельцам достался один из столов в канцелярии, Андреев предложил спать под столом: «Спокойнее, не свалимся».

Лежа под столом, Андреев принялся рассказывать о своих поездках по уезду, особо говорил о Колпне, о Дроскове, в этих селах, говорил Андреев, классовая борьба скоро достигнет большого накала.

— А в общем давай спать, — закончил он, — двигайся поближе, под шинель…

Но сон не шел к Славе.

— Ты читал «Овода»?

— Угу, — ответил Андреев, засыпая.

— Понравился?

— Ничего…

— А кто принципиальнее, — спросил Славушка, — Овод или Базаров?

— Сравнил бога с яичницей, — пробормотал Андреев. — Слезливые сантименты и целое мировоззрение…

— А вот некоторые считают Тургенева вчерашним днем…

Андреев неожиданно сел.

— И правильно считают, — сказал он. — Сейчас не до литературы, сейчас надо добить Врангеля, а к Тургеневу вернемся лет через двадцать.

— Что ж, отказаться от книг?

— Не отказаться, а выбирать что читать. — Андреев вытащил из кармана записную книжку. — Вот я сейчас тебе прочту. Я говорил тебе о Колпне? «Мы стояли, стоим и будем стоять в гражданской войне с кулаками». Запомни. «Прекрасная вещь революционное насилие и диктатура, если они применяются когда следует и против кого следует». Будь таким же принципиальным, как Базаров, читай не романы, а политическую литературу…

Утро началось бестолково, и на столах, и под столами спалось плохо, умывались во дворе, завтракали опять селедкой и хлебом. Чай, правильнее — горячую воду, принесли в ведрах, но зачем-то перелили в бачок для питьевой воды. Каплуновский стоял у бачка и отпускал приезжим по кружке кипятка и по пять паточных карамелек. После завтрака Каплуновский на всех кричал, требовал, чтобы расписались в ведомостях, отдельно за хлеб, за селедку и за конфеты, кричал до тех пор, пока не появился Шульман, и Каплуновский тут же испарился.

Зато члены губкома, все они были жителями Орла, выспались и, чистенькие, приглаженные, довольные собой, покровительственно посматривали на растрепанных, всклокоченных провинциалов.

Мирное течение пленума нарушилось с самого утра.

Вбежал Кобяшов, бледный, взволнованный.

— Товарищи! Я только что из губкомпарта! Получена телеграмма — Крымскому фронту требуется пополнение коммунистами. В том числе коммунистами-комсомольцами. Губкомолу надо выделить десять человек. Решено не объявлять мобилизации, предложить товарищам записываться добровольно. Поэтому я обращаюсь, кто хочет…

— А когда ехать? — спросил кто-то из угла.

— Сегодня, — сказал Кобяшов. — Вечером пойдет специальный вагон с орловскими коммунистами.

Слава ожидал, что сейчас же все начнут оспаривать друг перед другом честь поехать на фронт. Но вместо этого наступило тягостное молчание. Слава переводил взгляд с одного оратора на другого. Вчера выступали горячо, а сейчас… Он не хотел плохо думать о всех, кто-то испугался, и это настроение передалось всем…

— Запишите меня, — нарушил молчание Андреев, — я еду.

— И я, — тут же сказал Слава, — и я!

— А кто останется вместо тебя в Малоархангельске? — спросил Кобяшов.

— А хоть бы он, — сказал Андреев, указывая на Славу. — Ознобишин.

— Но я тоже еду, — возразил Слава.

— Нет, ты не можешь, мы не имеем права отправить тебя, — сказал Кобяшов. — Тебе нет шестнадцати.

Слава пытался возражать:

— Какое это имеет значение?

— Потому что война — это не игрушки, — сердито, даже зло, прикрикнул Андреев. — Не спорь, пожалуйста.

— Так кто ж еще? — спросил Шульман.

Поднял руку делегат из Болхова, потом из Дмитрова, записались два паренька из Железнодорожного района.

— А почему бы не записаться самому товарищу Кобяшову? — неожиданно спросил кто-то из железнодорожников.

— Я хотел, но не разрешает губкомпарт, — без запинки отозвался Кобяшов. — Можете справиться!

— Зачем, мы верим…