— Что говорил? — недоверчиво спрашивает Терешкин.

— Что белые попытаются миновать железную дорогу. Им выгоднее уходить степью…

— А мы-то при чем?

Славушка резко повернулся к Терешкину.

— А при том, что мы не в стороне…

Замысел Славушкин не очень ясен ребятам, да ему и самому не все ясно, но где-то в глубине души он чувствует, что в поворотные моменты истории никто не смеет оставаться в стороне.

— В порядке комсомольской дисциплины… — задумчиво произносит Славушка. — Но в данном случае я никого не неволю. Комсомольцы сами должны понимать…

— А здесь не все комсомольцы…

— Вот они и докажут, способны ли быть комсомольцами… — Он сразу же переходит к практическим указаниям: — Вечером, после ужина, собраться у кладбища…

— Чего ты командуешь? — обидчиво спрашивает Терешкин. Он старше всех, тон Славушки его раздражает.

— Вовсе не командую, а кто не хочет, может не приходить.

— Нет, я на погост не пойду! — говорит Сенька Карпов. — Куда хотите, только не на погост.

«Действительно, — думает Славушка, — кладбища забоятся, надо менять место сбора…»

— Пожалуйста, — предлагает он, — пусть у мельницы. У селезневской мельницы. А теперь расходитесь.

Он смотрит ребятам вслед, вечером выяснится, кто за и кто против революции. Он готов молиться хоть богу, хоть черту, лишь бы хоть как-то узнать о движении деникинских частей.

«Силен большевистский бог!»

Ох, до чего Быстров любит эту фразу! Занарядят лошадей пахать вдовам зябь, а тут дождь — не поворачивать же, вышли в поле, и вдруг ветер разогнал тучи… Силен большевистский бог! Собрались в Барановку, проверить кулацкие закрома, как ни таились, слух опередил продотряд, успели спрятать, ссыпали зерно кучей, прикрыли брезентом, обложили дерном, а тут дождь смыл землю… Силен большевистский бог!

Ведь это только предположение, что белые дойдут до Успенского. Лучше не думать о неудаче. Лучше поломать голову, как украсть спички. Спички — редкость, в иных домах обходятся одной спичкой в день, разожгут печь, а потом от уголька — и закурить и засветить. Павел Федорович прячет спички в лавке, над конторкой, в жестянке из-под печенья «Жорж Борман».

Славушка слоняется по двору. Со скучающим видом.

— Ты чего? — осведомляется Павел Федорович.

— Ничего. Жду ребят. Пойдем репетировать.

— Чего репетировать? — раздражается Павел Федорович. — Устроят вам белые спектакль, перепорют всех перед школой. Может, собьем масло?

— Непременно… — соглашается Славушка, отказаться неудобно, масло он тоже ест. — Если ненадолго…

Павел Федорович открывает лавку и собирает маслобойку, Надежда носит из погреба ведра, сливок не наберется и полбочки, Славушка начинает крутить…

Он крутит медленно, не торопится, его сменяет Надежда, но у ней множество дел, Павел Федорович отпускает ее, сменяет сам, затем опять зовет Славушку:

— Покрути, пойду резки коровам накрошу.

Славушка крутит, крутит, Павел Федорович зовет жену, они уходят в сарай. На полчаса, а то и на час, если Марье Софроновне вздумается вздремнуть на соломе. Славушка раскручивает бочку и бросает, та крутится по инерции. Разом, через прилавок. Жестянка на месте. Коробки со спичками наверняка пересчитаны, берут их только Павел Федорович и Марья Софроновна. Сколько взять? Шесть?… Четыре! И то много. Павел Федорович будет подозревать жену. Пусть! Он ревнует ее к Ваське Ползунову. Пусть! Спички за пазухой. Мальчик опять крутит бочку. Плещется пахтанье.

В дверях Павел Федорович.

— Устал?

Заглядывает в стеклянный глазок, на стекле осели крупинки. Сейчас позовет Надежду, и они вместе начнут выбирать масло.

— Теперь беги на свою репетицию, спасибо.

За ужином Слава сообщает:

— Я иду в ночное.

— Какое ночное? — изумляется Вера Васильевна, даже она понимает, что в конце октября лошадей не пасут в поле.

— Будем картошку печь, — объясняет Славушка.

«Ох уж мне эти романы, — думает Вера Васильевна. — Игра в романтику. Тайны, приключения, заговоры. Так вот они играют и в свой комсомол. А потом их расстреливают. Не понимают, что это не игра. Но никого не остановить. Такой возраст. Такое время».

— Можно взять картошки?

Вопрос обращен не к матери, к Павлу Федоровичу.

Мальчик набирает в карманы картошки…

— Надень фуфайку, — бросает вслед Вера Васильевна.

Колька ждет Славушку на улице.

— Богатые, — не без зависти говорит Колька. — Долго ужинаете.

Мальчики огородами пробираются к селезневской мельнице.

Темно. Пустынно. Лишь гавкают кое-где псы. Небо затянуто тучами, поэтому еще темнее. Ни звезд, ни огней.

— Как думаешь, придут? — нерешительно спрашивает Славушка.

— А почему не прийти? — отвечает Колька.

Тень мельницы. Деревянные крылья загораживают мальчиков от посторонних глаз. Кто стоит, а кто сидит. Утром было восемнадцать, сейчас одиннадцать. Не пришло двое комсомольцев. Вот когда проверяются люди, думает Славушка…

— Пошли, товарищи, — командует он. — Не шуметь, разговаривать шепотом…

— А почему шепотом?

— Ведь это же война!

Мимо риг, мимо скирд, все дальше в поле. Выходят на дорогу. Уходят от села версты за четыре. Далеко-далеко впереди Малоархангельск. Позади Скворчее, Залегощь, Новосиль. Оттуда и следует ждать белых.

Темно. В поле чернеют ометы обмолоченной соломы.

— Ребята! Запалить костры по всему полю. Как можно больше. Вот спички. Разделимся по трое. По числу коробков. Мы с Колькой вдвоем. Берите из ометов солому и зажигайте.

Роздал спички, похлопал кого-то по плечу…

— Заметите кого, — предупреждает Славушка, — убегайте.

Он с Колькой подходит к омету. Дождя нет. Дует ветер. В соломе что-то все время шуршит. Даже пискнуло. Мыши заняты своими делами. Мальчики поднатужились, солома слежалась, плохо поддается их усилиям. Надергали целый ворох, разнесли по полю.

Неподалеку вспыхнул костер. Потом другой. Сперва горят лишь два костра. Потом вспыхнули еще. Еще. Колька и Славушка тоже разожгли. По всему полю, то тут, то там яркие желтые огни.

— Подкладывай! — кричит Колька.

Опять побежали за соломой к омету.

— Постой, — сказал Славушка. — Влезь, посмотри в сторону Туровца.

Не так-то просто влезть на скользкий омет. Омет высок. Колька повисает и снова съезжает на плечи Славушки. Кое-как, с помощью подоткнутой под омет жерди, забрался наверх.

— Видишь? — спрашивает Славушка.

— В такой темноте увидишь! — насмешливо отзывается Колька.