— А сколько всего комсомольцев в Луковце?

— Слабая организация, человек тридцать.

— А было?

— В начале года человек шестьдесят.

— Куда ж половина подевалась?

— Кто уехал, кто женился, а кто просто не захотел больше состоять.

— А связи между этими покойниками и выбывшими ты не улавливаешь?

Слава думает, мучительно думает: один утонул, другой умер от неизвестной болезни, а половину организации будто корова языком слизнула.

— Так вы думаете…

— Я ничего не думаю, — коротко отрезал Кузнецов. — Если бы хоть малейшее подозрение, расследованием занялись бы ЧК или милиция. Но утонул — это утонул, а болезнь… Люди умирают от болезней? И все-таки что-то нас тревожит. Опять же, ехать с каким-либо обследованием бесполезно, да и не скажут никогда луковские мальчишки мне или Афанасию Петровичу, к примеру, что они на самом деле думают. Вот и решили попросить тебя съездить в Луковец. Ты комсомольский руководитель, приехал по делам, клуб посмотреть, школу… Пообщайся с ребятами, поинтересуйся, чем дышат, вернешься, поделишься с нами своими впечатлениями.

Маловероятно, чтобы смерть двух парней могла побудить их сверстников бежать из комсомола…

— Хорошо, я съезжу в Луковец, — послушно говорит Слава.

— Завтра.

— Хорошо, — говорит Слава.

— А оружие у тебя есть? — заботливо спрашивает Кузнецов.

— Есть у меня наган, — говорит Слава. — Только я не очень…

Хотел сказать, что не умеет стрелять, но постеснялся.

— Все-таки захвати револьвер с собой, — советует Кузнецов. — Мало ли что…

На том и закончился разговор, а наутро Слава отправился на конный двор, сказал, что надо в Луковец, запрягли ему в таратайку пегую кобылку, заскочил на минуту домой, прихватил портфель с наинужнейшей литературой, сунул вниз под книжки наган, сверху на сменку чистую рубашку и затрусил по заданному маршруту.

Село тонуло в зелени. Садочки, садочки, мелькнет в купах деревьев бурая солома крыши, и опять садочки, проулки заросли травой, тишина, спокойствие, какая уж там работа, какое там кипение страстей, живи себе потихоньку и не мешай жить другим…

На отлете, за церковью, домик, над крыльцом вывеска вязью, оранжевым по белому: «Волостной комитет РКП(б)», а ниже приколочена гвоздиком картоночка: «Волком РКСМ».

В обоих волкомах ни души, на двери увесистый замок, как на амбаре с зерном, и вокруг крыльца невытоптанная трава.

Потрусил Слава на своей таратайке искать сельсовет — палисадник с кустами давно отцветшего жасмина, в палисаднике выбеленный известью домишко, на крыльце три мужика, все трое дымят цигарками.

— Мне бы председателя…

— А вы кем будете?

— Из Малоархангельска я, из уездного комитета комсомола.

— Это вы насчет чего?

— Да больше по части просвещения. Спектакли там, библиотека…

— Спектаклев у нас давно уже не было.

— А комсомольцев у вас много?

— Ну, этих много, человек десять, должно.

— Как бы мне их найти?

— А вы сами лично кем же являетесь?

— Я секретарь. Секретарь уездного комитета.

— Значит, приехали направлять наших?

— Вообще. Познакомиться с жизнью. Поговорить.

— Понятно.

— А пока бы мне на квартиру куда-нибудь.

— И это можно.

Один из мужиков поехал с ним по селу, остановил лошадь перед белым-белым домом, еще более белым, чем сельсовет, окна в нем чернели, как проруби.

— Заходите, а лошадь сейчас заведем во двор.

— Спросить бы сперва…

— Вам говорят, заходите.

Хозяев оказалось всего двое, муж с женой, благообразные старички.

— Никому вы у нас не помешаете, вся наша поколения разлетелась.

Провожатый из сельсовета распрощался:

— Отдыхайте, соберем вам на завтра комсомольцев… Славу покормили: щи, каша, молоко.

— Не прогневайтесь, не ждали гостя.

— Не знаете, комсомольцев на селе много?

— Какие у нас комсомольцы!

От деда и бабки толку мало.

— Пойду пройдусь.

— В садочек пройдитесь, у нас там благодать.

Слава осматривает двор, а за сараем сад, не садочек с четырьмя яблоньками и рядком вишневых кустов, а настоящий большой сад со множеством обсыпанных плодами яблонь, с высокими вишневыми деревьями, со старыми липами вдоль канав. Жара спала, а медовый аромат плывет еще над курчавой травой. Хорошо бы полакомиться вишнями, созрели, должно быть…

Слава вдохнул в себя пряный медовый запах и пошел через двор на улицу.

— Вы куда? — услышал он сипловатый голос.

Хозяин избы в ситцевой рубахе и суконных синих портках, притулясь у двери, посматривал на гостя с неодобрением, да и в сиплом его голосе тоже звучало неодобрение.

— Хочу пройтись.

— Отдохнули бы лучше, постелили бы мы вам постельку, утро вечера мудренее.

— Да вы что! — снисходительно возразил Слава. — Я с курами вместе не ложусь.

— Как знаете, как знаете…

Слава шел по малонаезженной деревенской улице.

Навстречу деваха, в белой кофте с оборочками, в широкой раздувающейся юбке.

— Здравствуйте!

— Здрасьте…

— Не знаете, комсомольская ячейка у вас есть?

Слава знает, что есть, но это на всякий случай, знает ли девушка, что есть у них на селе ячейка.

— Чего ж ей не быть!

— А поблизости кто из комсомольцев живет?

Пытливый взгляд.

— А вы сами откудова?

— Из уезда я, из уездного комитета.

— У нас много комсомольцев.

— А сама не комсомолка?

— Нет… — Оглянулась по сторонам, негромко: — Комсомолка.

— А тебя как звать?

— Давыдова я, Стеша.

— А меня — Слава. Ознобишин. Может, слышала?