Саплин все реже и реже появлялся в волкомоле.

— Дела, хлопочу, чтоб не обижали батраков, — отговаривался он. — В Журавце, в Туровце, в Каменке…

А потом выяснилось, что он нигде не бывал, занят был своими делами. Мать оставил в Критове, а сам пошел во двор, в соседнюю волость, к самому что ни на есть стопроцентному кулаку Воскобойникову и, главное, венчался в церкви.

Девка у Воскобойникова кровь с молоком, заглядишься, а тут еще отцово богатство… Нашел Саплин свое счастье.

Недели через три после свадьбы встретились Ознобишин и Саплин в Барановке. Ознобишин приехал поговорить с ребятами по поводу предстоящего призыва в армию, а Саплин торговал там лошадь.

Столкнулись нечаянно, в сельсовете, Ознобишин проверял списки призывников, а Саплин хотел расплатиться с владельцем коня при свидетелях.

— Что ж ты?

— А что я?

— Мог бы невесту и в Критово привезти, мы бы ее перевоспитали.

— А капитал псу под хвост?

— Какие мы на тебя надежды возлагали!

— Рассчитался я с комсомолом, мне тоже пожить хочется. — Он вдруг порозовел, застеснялся. — Приезжай в гости… А, Вячеслав Миколаич? Первачом угощу. Мы и тебе невесту найдем…

Саплина вызвали на заседание волкомола. Он не явился. Исключили его заочно — «за измену комсомолу, за соблюдение религиозных обрядов, за связь с классовым врагом».

А года через три Саплин похоронил тестя и сам стал кулаком, сам нанимал батраков, пил первач, с женой жил душа в душу, а еще через несколько лет его раскулачили, и по этапу он отбыл в Сибирь.

Дождь лил как из ведра, дороги тонули в грязи, но никакая непогода не могла задержать успенских коммунистов.

«Всем членам и кандидатам РКП(б) Успенской волостной организации прибыть 19 октября 1921 г. в 2 часа дня в гор. Малоархангельск для прохождения чистки…»

Все шестнадцать членов да еще двое кандидатов собрались рано утром в волисполкоме…

Заболел было Быстров, завсобесом, Константин Филиппович, однофамилец Степана Кузьмича, но и за ним послали нарочного — ни дождь, ни болезнь не должны были воспрепятствовать выполнению партийного долга.

Степан Кузьмич ехал вместе со всеми. Грешно было гнать Маруську по такой грязи, дорога размыта ливнем, поэтому на каждой подводе, кроме возчика, всего лишь по двое ездоков.

Но к себе Степан Кузьмич Ознобишина не позвал — не то что недоволен Славой, но тот уже не воспринимает каждое замечание Быстрова как непреложную истину.

— Что-то мало в тебе классовой ярости, — упрекнул недавно Быстров Славу, когда тот в ответ на требование Быстрова поэнергичнее теребить мужиков со сдачей хлеба сказал, что прошло время пугать мужиков окриками и обысками.

Быстров взял к себе Еремеева, Славу же посадил в свою телегу Данилочкин.

— Прячься под брезент, парень, — рассудительно сказал он.

Предусмотрительный Данилочкин захватил огромное полотнище брезента и устроил над телегой навес, какие делают на своих повозках цыгане.

В пути Быстров с Еремеевым то и дело поторапливали отстающих, и всю дорогу Данилочкин брюзжал:

— Скачут сломя голову как на войну, тише едешь — дальше будешь.

Быстров и Еремеев всю дорогу сидели на грядках телеги, показывая, что дождь им не страшен, и так промокли, что вместо укома пришлось искать пристанище, чтобы обсушиться.

Успенские коммунисты не знали за собой серьезных грехов, почти все вступили в партию в трудные дни, но когда тебя призывают к ответу, каждому в пору заглянуть в глаза своей совести.

Да и чем черт не шутит, смотришь на себя сквозь розовые очки, а окружающие видят тебя таким, какой ты на самом деле.

Ввалился Данилочкин в канцелярию. У стола худой небритый мужчина. Слава не помнил его фамилию, но в лицо знал — заведующий учетом.

— Откуда?

— Из Успенского.

— Где только вы пропадаете? Вас ко скольким призывали? К двум?

— Дождь…

— Не любовное свидание, дождь дождем, а дело делом, Семин заждался вас.

— А при чем тут Семин? — удивился Данилочкин.

— Проходит чистку вместе с вашей организацией, у нас он всего два месяца.

Семина только назвали, а он уже тут как тут, в новой кожаной куртке.

Окинул испытующим взглядом Данилочкина и Славу.

— Василию Семеновичу!

— Василию Тихоновичу!

Со Славой поздоровался свысока:

— Здравствуй, Ознобишин.

Чем-то он изменился, все такой же сдержанный, молчаливый, внимательный, но и какой-то отчужденный.

— А где же остальные? — с легким раздражением спросил заведующий учетом.

— Сейчас будут, только грязь счистят.

— Чистить их будут здесь, — мрачно пошутил заведующий учетом. — Вы еще не знаете Неклюдова!

Неклюдов — председатель комиссии по чистке, в губкоме заведует отделом пропаганды и агитации, из губкома же заведующая женотделом Петрова и от укома Шабунин.

Заведующий учетом пошел доложить о приезде коммунистов из Успенского.

— И я с вами, — сказал Семин, проходя вместе с ним в кабинет.

— Хм, каков! — хмыкнул Данилочкин. — Без году неделю здесь, а уже свой…

Выглянул из двери Шабунин, поманил Данилочкина.

— Заходи, заходи, не теряй времени.

Данилочкин растерялся, не думал, что начнут с него, обдернул китель, решительно шагнул в кабинет.

Заведующий учетом вернулся в приемную, а минуту спустя показался и Семин.

Тем временем пришли остальные.

Быстров поинтересовался:

— А где Данилочкин?

— Там.

Быстров даже растерялся!

— Думал, начнут с меня.

Он считал себя более других ответственным за деятельность волостной организации, да так оно и было на самом деле.

— А кто там, в комиссии? — поинтересовался Давыдов, председатель Протасовского сельсовета.

Ответил Семин:

— Из губкома Неклюдов и Петрова и Шабунин от нас.

— А он — не очень?

Давыдов недоговорил, но все поняли — не очень ли строг Неклюдов.

— Только держись! — ответил Быстров вместо Семина. — Обязательно спросит, читаешь ли газеты… — Он в упор посмотрел на Давыдова. — А ты их не читаешь. Вот он и попросит тебя…

— Партия не читальня, — возразил Еремеев. — Солдата не спрашивают, умеет ли он читать, а умеет ли он стрелять.