можно скорее.
Они обнялись, потом долго целовались.
— На этом же месте, завтра вечером? — спросил Том.
— Наверняка. — Марго снова поцеловала его.
Я отвернулась.
Том заметил такси, движущееся в их сторону.
— Ты возьмешь это такси, — сказал он. — А мне хочется сегодня ночью пройтись домой пешком.
Такси замедлило ход и остановилось. Марго прыгнула в него. Она посмотрела на Тома долгим взглядом и улыбнулась. С совершенно серьезным лицом Том вытащил из внутреннего кармана воображаемый пистолет и «выстрелил» в нее. На мгновение у Марго мелькнуло воспоминание о Доме Святого Антония, но так же быстро поблекло.
Пока я стояла рядом с ним, мы оба погрузились в воспоминания, а такси влилось в неоновый прибой.
Я сидела рядом с Марго на заднем сиденье, наблюдая, как она снова и снова оглядывается, чтобы посмотреть в заднее окно, и смеется про себя при мысли о Томе. Я видела, как свет вокруг ее головы разгорается все ярче и его переполняют желания. Я думала о том, что сказала Нан.
Когда такси остановилось на красный сигнал светофора, в окно быстро постучали. Таксист опустил стекло и взглянул на человека, стоящего под дождем. Человек наклонился, защищаясь от ливня кожаной тетрадью.
— Вы не могли бы поделиться со мной такси? Мне нужно в Уэст-Виллидж.
Я напряглась. Я узнала бы этот голос, даже если бы его обладатель был похоронен в египетской гробнице, по которой маршировал духовой оркестр.
Таксист посмотрел в зеркало заднего вида на Марго.
— Конечно, — сказала та, пододвигаясь, чтобы дать место новому пассажиру.
«Не надо», — сказала я и закрыла глаза.
На светофоре зажегся зеленый. Молодой человек в светло-зеленом вельветовом костюме откинул назад длинные волосы и протянул руку Марго.
— Спасибо, — сказал он. — Я Тоби.
Я завопила. То был долгий, исполненный муки вопль. Вопль проклятого.
— Марго, — ответила Марго, и я заплакала.
— Итак, будем знакомы.
14. Три степени притяжения
Могу ли я хоть как-то описать вам ту сцену в машине, чувство, которое колыхалось над нами, как тент, полный дождевой воды, готовый прорваться? Дождь барабанил по ветровому стеклу со звуком радиопомех. «Дворники» пульсировали, словно электрокардиограмма, а таксист мурлыкал «Поющие под дождем»[24] на венгерском.
В этой машине существовало три типа, или три уровня, притяжения:
1. Марго посмотрела на Тоби и поняла, что ее странно притягивают его прекрасные длинные, цвета осенних листьев волосы, нежность в его глазах и искренность его «спасибо».
2. Тоби искоса посмотрел на Марго и подумал: «Хорошенькие ножки». Несмотря на то что я пребывала в расстроенных чувствах, это что-то во мне пробудило. Он с ходу решил, что у Марго есть бойфренд, что она студентка Колумбийского университета — из-за ее короткой зеленой, как мох, твидовой юбки, поветрие на которые распространилось среди целой группы студенток нынче летом, — и что она никоим образом не обратит внимания на парня вроде него. Поэтому он вежливо улыбнулся, вытащил из кармана тетрадь и продолжил делать наброски своего рассказа.
3. Когда я села между ними, моя тяга к Тоби была глубокой, верной, пережившей войны связью с человеком, который стал отцом моего ребенка, с моим мужем, клиентом и некогда лучшим другом. Канат, бежавший раньше между нами, толстый, как трамвайная линия, в конце концов рывком вернулся на место и ударил меня по лицу. И теперь, когда я сидела так близко к нему, что видела цепочку оранжевых веснушек под его глазами, гладкость его щек там, где ему отчаянно хотелось иметь щетину, чтобы доказать, что — наконец-то — он старше двадцати одного года, я задрожала от любви, желания, ненависти и обиды.
Хотя у меня не было дыхания, которое можно было бы задержать, я задержала, как драгоценный дар, то мгновение, замерев, словно статуя, пока Тоби не вышел из машины, не постучал по окну в знак прощания и не исчез в ночи.
Я разжала кулаки и смеялась до тех пор, пока не уняла нервную дрожь в своем голосе и он не стал убедительно ровным.
Я знала: они встретятся снова, и часть меня, все еще ненавидевшая Тоби, орала на ту часть меня, которая хотела, чтобы они встретились.
Посреди этого ангельского конфликта я допустила оплошность: когда я повернулась и посмотрела на Марго, та тянулась к чему-то, выпавшему из кармана Тоби, когда он шагнул из машины. Не успела я ничего предпринять, не успела полностью вернуться в настоящее, Марго уже читала.
Это был рассказ или, может, эссе, нацарапанное мелким, тонким почерком — почерком интеллектуала, но с жирными округлыми гласными, предполагавшими в Тоби глубокое чувство сопереживания. Рассказ был написан, как ни странно, на странице, вырванной из «Декамерона» Боккаччо, изданного на сломе двух веков. На странице настолько старой, что она сделалась горчично-желтой, а текст на ней почти поблек от времени.
Вы наверняка назвали бы Тоби умирающим с голоду артистом. Он был настолько худым, что его вельветовый костюм болтался на нем, как спальный мешок, а его длинные худые руки были всегда в пятнах, всегда холодные. Он жил за счет чеков, получаемых раз в три месяца от Нью-Йоркского университета, что означало: он рассчитывает на остатки хот-догов от старого приятеля по колледжу в качестве питания и на чердак в ночном кафе на Бликер-стрит в качестве места, где можно приклонить голову. Тоби никогда и ни за что не признался бы, что беден. Он объедался словами, пировал поэзией и чувствовал себя миллионером, когда разживался ручкой, полной чернил, и чистыми листами бумаги. Тоби был писателем, и самым худшим в этом было то, что он свято верил: крайняя бедность является неотъемлемой частью писательского ремесла.
Поэтому, если вы можете вообразить украшенный кляксами хрупкий листок бумаги с поблекшим итальянским шрифтом,[25] проглядывающим из-под артистического почерка, вы имеете представление о том, что Марго подняла с пола, развернула и стала читать.
Деревянный человек не был куклой. В отличие от Пиноккио он был настоящим мужчиной, в то время как все остальные вокруг него таковыми не являлись. В той земле кукол деревянным людям жилось очень нелегко. Шансы найти работу сводились к нулю, если только к твоим руками и ногам не были привязаны веревочки и ты не шевелил губами во время разговора. В той стране не существовало ни домов, ни административных зданий, да и церквей было маловато. Вместо этого вся планета превратилась в гигантские подмостки, на которых расхаживали и дрались куклы, и деревянному человеку становилось все более одиноко. Видите ли, деревянный человек не был сделан из дерева, зато деревянным было его сердце. Вернее, его сердце было деревом со множеством ветвей, но на них не росли ни персики, ни груши, и ни одна птица никогда не опускалась на них, чтобы петь».
Хотя Марго ничего не знала о мужчине, рядом с которым проехала семнадцать кварталов, она
