государственного закона о военном имуществе. Лицо, похитившее военное имущество, может быть задержано без ордера на арест. Вы останетесь здесь до тех пор, пока я не получу необходимых объяснений.
— Я должен связаться со своим адвокатом, — сказал Пайк.
— А я должен получить ваши объяснения, — скарал Харримен.
Эти взаимные пожелания они повторили раз пятнадцать или шестнадцать.
Наконец Пайк выдохся.
— Я — врач, — сказал он. — Вы должны проявить ко мне хоть какое-то уважение.
— Ассоциация врачей — это не организация суперменов, — мягко сказал Харримен.
— Ах вот как! — взорвался Пайк. — Когда я вижу некоторый из моих человекообразных пациентов, я начинаю в этом сомневаться.
Одному из сотрудников министерской полиции — худому человеку лет сорока пяти — надоели эти препирательства. Он подошел к Пайку и влепил ему пощечину. Он отвесил Пайку три оплеухи, которые громко прозвучали в этой комнате. Рука полицейского двигалась так быстро, что я не успел проследить за ней.
— Не спорьте с ним, — приветливо посоветовал полицейский Харримену, — иначе вы так и будете ходить кругами.
Лицо Харримена ничего не выражало.
— Я имею в виду… — сказал полицейский. — Я имею в виду… Мы все хотим домой, не так ли?
Пайк побледнел, из носа у него текла кровь. Его белая рубашка покрылась пятнами крови. Пайк уставился на нас, затем перевел глаза на рубашку. Я думаю, он не верил, что его ударили, пока закапанная кровью рубашка не убедила его в реальности полученных пощечин. Он промокнул кровь платком, осторожно снял галстук, сложил его и спрятал в карман. Он громко сопел, пытаясь прекратить кровотечение.
— Пиши, — грубо сказал полицейский. — Хватит сопеть, давай пиши.
Он хлопнул по листу, и его ладонь оставила на бумаге розовый отпечаток.
Пайк достал авторучку и, продолжая сопеть, принялся писать неразборчивым почерком, который врачи отрабатывают на протяжении всех шести лет учебы.
— Отведите доктора Пайка в соседнюю комнату, — сказал Харримен полицейскому.
— И пожалуйста, — добавил я, — больше никаких грубостей.
Пайк повернулся ко мне. Он все еще считал, что я такой же арестованный, как и он.
— Позаботьтесь о себе, — сердито сказал он. — Я не нуждаюсь в защите таких типов, как вы. Все, что я делал, я делал для Америки и для Латвии. Латвия — родина моего отца и моей жены.
У него снова пошла кровь из носа.
— У вас снова идет кровь из носа, — сказал я ему.
Полицейский захватил бумагу и авторучку и вывел Пайка из комнаты. Дверь закрылась. Харримен зевнул и предложил мне сигарету.
— Думаю, что все будет хорошо, — сказал Харримен. — Чико, кстати, считает тебя гением.
Он улыбнулся, показывая, что сам он с этим не согласен.
— Чико вбил себе в голову, что это ты поджег камин в доме Ральфа Пайка, чтобы вызвать панику.
— Великолепная мысль, — угрюмо сказал я. — Скоро мы узнаем, что и Долиш так считает.
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
Хельсинки — Ленинград
24
Я прилетел в Хельсинки с легким заданием. Харви Ньюбегина арестуют американцы без моего участия. Любой из наших младших офицеров, любой выпускник школы подготовки агентов в Гилфорде смог бы выполнить такое задание, потом посмотреть какой-нибудь фильм, пообедать и успеть на ближайший самолет, вылетающий в Лондон.
Через пять минут после посадки в Хельсинкском аэропорту я понял, что Долиш был прав. Этим делом должен был заниматься кто угодно, но не я, знакомый с Харви более десяти лет. Здесь нужен был новичок, который доставил бы Ньюбегина какому-нибудь розовощекому агенту ЦРУ в целости и сохранности, как пакет из бакалейной лавки. Вот, пожалуйста, распишитесь здесь, с вас триста долларов. Эта задача была, как выяснилось, выше моих сил. Все-таки я оптимист. В последнем акте «Богемы» я все еще надеюсь, что Мими выкарабкается. Так и в этом случае, несмотря на все доказательства, я никак не мог поверить, что он пытался убить меня руками русских головорезов в зимнем лесу под Ригой. Я надеялся, что все благополучно разъяснится. Это только доказывало, что мне надо было всю жизнь заниматься другим делом. Я давно это подозревал.
Если американцы на самом деле разыскивали Ньюбегина, то делали они это не очень профессионально. Я надеялся, что они схватят его, когда мы приземлимся в Хельсинки, но у Харви были документы на имя шведского подданного Эрикссона. Это значит, что ему даже не требовалось предъявлять паспорт на выходе из аэропорта. В автобусе кроме нас сидели еще три пассажира. Харви попросил водителя остановиться в миле от аэропорта. Кругом простирались серые поля, покрытые жесткой коркой замерзшего снега. Мы замерли со своими вещами посреди снежной пустыни. Когда автобус скрылся из вида, мы услышали сигналы «фольксвагена» Сигне. Не тратя времени на приветствия, швырнули чемоданы на заднее сиденье, и Сигне повезла нас в город, обогнув окраины так, что мы оказались на дороге, ведущей из Турку.
— Я все сделала, как ты просил, — тараторила Сигне, забывая о светофорах. — Я сняла квартиру, в которую мы сейчас едем, по почте, на вымышленное имя, и не внесла задаток. После этого отправилась в Порво и нашла там еще одну квартиру. Каждую свободную минуту я проводила в Порво, привела квартиру в порядок, прибралась, завезла новую кровать. Вчера я заказала цветы и копченую лососину, которую ты так любишь, и еще простыни и велела все это доставить через три дня.
Задние колеса машины скользили по обледенелой дороге, но Сигне вела свой игрушечный «фольксваген» без особых усилий.
— Ты — чудо, — сказал Харви, снял ее руку с руля и поцеловал. Он обернулся ко мне через плечо. — Ну разве она не похожа на свежую сдобную булочку?
— Ты опередил меня, — ответил я, — именно это я и хотел сказать. Французскую семью втроем, — продолжал я, — я всегда представлял себе так: я и две девушки.
— Но с двумя мужчинами семья богаче и надежней, — заметила Сигне.
