— Ты нашла подходящий сюжет?

— Нет; исполнителя!

— Его? — девушка указала на меня подбородком.

— Да.

Мне казалось, я вижу сон. А эта новость звучала просто как грандиозная шутка. Мов сняла ногу с колена и сбросила с себя манто. В своем черном платьице она походила на маленькую сиротку из приюта. Но в хрупкой фигурке уже ясно угадывались будущие очертания ее прекрасных форм.

— Ну что ж, браво, — бросила она мне. — Какое же будет у вас амплуа?

Я не нашелся что ответить и кидал отчаянные взгляды на Люсию. Она повернулась ко мне и улыбнулась.

— Я попытаюсь раздобыть какой-нибудь сценарий в духе «Великого Мона». Ты не находишь, что он похож на героя Алена Фурнье? Я хочу сделать свежий чистый фильм… с множеством натурных съемок…

— Отличная идея…

Мов встала, покружилась по комнате, затем, подхватив за рукав свое манто, набросила его на плечи.

— Ну, ладно, я пошла, — вздохнула она.

— Ты не подождешь меня?

— Нет. Хочу поработать над моим пиано…

— Раз ты идешь домой, не забудь сказать Феликсу, пусть приготовит голубую комнату…

— Для Мориса?

— Да… Для работы мне удобней, чтоб он жил с нами.

Девушка встала передо мной и не отрывала от меня взгляда, пока я не стал красным как свекла.

— Ну что ж, Морис, до скорого…

В ее голосе звучало едва уловимое презрение. Она вышла из комнаты, и ее каблучки звонко застучали по коридору. Когда их стук затих, Люсия заперла дверь на задвижку. Затем подошла ко мне и раскрыла свои объятия.

А я буквально оцепенел от изумления. Только что Люсия приняла важные касающиеся меня решения, даже меня не спросив. Я был ее игрушкой. Эта мысль меня испугала, но показалась привлекательной.

— Что ты на это скажешь, Морис?

— Я не понимаю…

— Знаешь, все так и есть, как я сказала! Я думала об этом, пока шла съемка. Я займусь твоей карьерой, милый… Я сделаю из тебя великого артиста!

— О, Люсия…

— Вот увидишь! А тем временем я не желаю с тобой расставаться…

Она легонько куснула меня за ухо. Объятия ее обнаженных рук становились все крепче. Я закрыл глаза.

Вечером после съемок мы отправились ко мне за вещами. Я не хотел, чтобы Люсия поднималась вместе со мной. Лифтом я пользоваться не мог, а мое жилище имело уж больно жалкий вид. Но она проявила настойчивость и решила непременно меня сопровождать.

Когда я открыл дверь, Люсия с минутку постояла на пороге, не отваживаясь войти. Она молча разглядывала мою бедную каморку, куда сквозь грязную форточку проникал сероватый свет. Всю обстановку составляли кровать, белый деревянный стенной шкафчик, на котором стояла газовая плитка, и стул. Единственным комфортом этой напоминающей тюремную камеру комнатенки являлась маленькая раковина.

— Видите, — прошептал я, — полнейшее убожество.

Я стыдился открытой консервной баночки из-под сардин, лежавшей на шкафчике рядом с молочной бутылкой и моей зубной щеткой…

Кровать была разобрана, постельное белье не менялось уже около месяца.

Наконец Люсия вошла и, обернувшись ко мне, улыбнулась.

— Это чудесно, Морис!

— Вы смеетесь надо мной?

— Ах, ты не можешь понять, насколько трогательна эта комнатка. Как невинна… Чиста… Здесь пахнет юношей…

Я не знал как себя вести. Я чувствовал, что слова Люсии искренни, но относил ее взволнованность насчет некоторого снобизма, и в самом деле не понимая, что она могла найти живописного в душной неуютной норе с затхлым воздухом.

Люсия подошла к кровати, над которой висела фотография моей матери. Люсия взглянула на снимок.

— Это твоя мать? — спросила она.

— Да.

— И давно сделана фотография?

— В прошлом году…

— Боже, как она молодо выглядит!

Подошел поближе и я. Мама улыбалась мне со снимка. Рядом с ней стоял Вилли, наша старая овчарка… А на заднем плане виднелись соседские розочки, образующие живую изгородь. Мама и впрямь молодо выглядела. Гораздо моложе, чем Люсия.

— Ну, ладно, давай укладывать твои вещи.

Я вытащил из-под кровати старый картонный чемодан, весь залепленный гостиничными наклейками, которые мне привез один приятель с Кубы. Но лучше от этого чемодан не стал.

Люсия помогла мне уложить мой второй костюм и белье. Затем я снял со стены фотографию матери и вложил в сборник пьес Ануя (ее подарок).

— Ну, вот, — вздохнул я.

Держа в руке свой чемодан, я с тайным волнением оглядывал убогую комнатку, послужившую приютом моим первым надеждам и разочарованиям. Люсия, вместо того, чтобы направиться к выходу, села на кровать.

— Морис, я хочу, чтоб ты взял меня здесь!

— Здесь! — повторил я, как попугай.

С этим жалким чемоданом в руке у меня наверно был идиотский вид.

— Да. Иди ко мне…

Я покорился, и все началось снова. Но теперь это было гораздо более… более искусно. Инициативу проявляла она. Люсия предавалась любви так же, как играла на сцене: вкладывая всю свою душу, всю себя целиком. Убогая обстановка, жалобный скрип старого матраца ее возбуждали. Когда немного позднее я вытянулся рядом с ней на постели, она прошептала мне на ухо:

— Сохрани эту комнату, Морис… Мы будем часто приходить сюда, хорошо?

Я пообещал.

Феликс с важным видом взял у меня из рук чемодан. Презрение лакея выразилось в том, как он, неся чемодан в комнату, держал его подальше от себя. Люсия потащила меня в гостиную, где Мов старательно разыгрывала гаммы. Наше появление ей не помешало. Она вела себя так, словно не замечала нашего присутствия. Я прекрасно видел, что она дуется. Мое вторжение было ей явно не по душе. Мне придется проявить немало терпения и уступчивости, чтобы ее приручить.

— Мов! — окликнула Люсия девушку.