Наконец на четвертый день был мой черед играть. Играть — это громко сказано, учитывая то, что мне предстояло изобразить: я должен был стоять по стойке «смирно», пока Люсия Меррер беседовала с президентом какой-то там республики. В определенный момент она роняла перчатку, президент неизвестной республики этого не замечал. Мне следовало, проявив вначале некоторую нерешительность, подобрать перчатку и протянуть ее Люсии. Люсия с улыбкой благодарила меня… Как вы можете судить сами, в этой ситуации мне трудно было продемонстрировать свой талант.

Фильм назывался «Белокурое приключение», и несколько реплик, произнесенных персонажами в моем присутствии, давали мне все основания думать, что это будет удручающе посредственная картина.

Перед началом съемки Люсия подошла ко мне, чтобы пожать руку. Она внимательно осмотрела меня и сказала, что мундир сидит на мне бесподобно. Затем режиссер дал команду приступить к репетиции предстоящей сцены, и Люсия, «входя в роль», утратила всю свою любезность.

В конце дня реквизитор прошелся по павильону с номерной доской в руках, на которой было написано, что мадмуазель Меррер устраивает аперитив. Разумеется, статисты в подобных возлияниях не участвовали, но Люсия, прежде чем покинуть павильон, отделилась от группы актеров и бросила мне:

— Надеюсь, вы останетесь?

И я остался. И получил право на стакан чего-то, который опустошил, стоя один в углу. Генеральный штаб картины со всей серьезностью обсуждал съемки, а рабочие постановочного цеха тем временем опорожняли бутылки. Я и не надеялся, что она будет разговаривать со мной, но все-таки мне было слегка грустно. Статист в фильме — это пария.

Последний из электриков, какой-нибудь жалкий ассистент — и то являются составной частью съемочной группы… А статист — нет! Он — предмет обстановки, не больше. Недолговечный элемент декораций… И вообще он никто! Просто загримированное лицо, от которого требуется не проявлять интереса к главным актерам и выглядеть «естественно», это «задник» подлинной жизни… Он безропотен от природы. Все, что он просит — это свой гонорар; все, на что надеется — это «попасть в кадр»; все, к чему стремится — это произнести однажды реплику, которая выведет его из состояния оцепенения…

Во время аперитива никто не обратил на меня внимания. Я был здесь незваным гостем, бедным родственником… Мой стакан «мартини» смахивал на милостыню. Я даже не мог сравнить его со стаканом вина, который иногда наливают почтальону в благодарность за услугу.

Я осторожно поставил стакан на край стола и незаметно исчез среди всеобщего оживления.

Как раз в тот момент, когда я выходил со студии, от остановки отъехал автобус. В это время суток следующего пришлось бы ждать не менее получаса. Я решил пройтись пешком до Шарантона. Этот день, который я провел в свете прожекторов, утомил меня и расстроил… Небольшая прогулка в сумерках пошла бы мне на пользу.

Когда я добрался до того места, где начинается короткая шарантонская автострада, меня обогнал «крайслер» Люсии Меррер. Проехав немного вперед, машина остановилась, затем дала задний ход, и я сообразил, что Люсия решила меня подвезти… Чувствуя как от волнения сильней заколотилось сердце, я побежал к машине. Люсия была одна. Я не сумел открыть дверцу, и Люсии пришлось наклониться, чтобы нажать ручку изнутри.

— Садитесь! — сухо сказала она.

Вид у нее был озабоченный и недовольный. Я уселся рядом. Сиденье из белой кожи показалось мне просторным как скамья в каком-нибудь зале ожидания. Люсия нажала педаль, и машина, шелестя шинами, тронулась с места. В салоне было тепло, витал какой-то легкий и вместе с тем неотвязный аромат.

— Благодарю вас, — пролепетал я. — И еще спасибо за аперитив…

Она промолчала в ответ, все ее внимание, казалось, было сосредоточено на дороге.

Когда мы съехали с автострады, Люсия словно вспомнила о моем присутствии.

— Вы прекрасно сыграли гвардейца…

То был один из идиотских комплиментов, которые я не переношу.

— Манекен из «Галери Лафайет» справился бы не хуже!

Она незаметно окинула меня быстрым взглядом.

— Перед камерой все имеет значение… Возвращая мою перчатку, вы посмотрели на меня именно так, как надо.

— Вы полагаете, что среди двух тысяч пятисот метров пленки кто-нибудь заметит это взгляд?

— Может быть…

Какое-то время мы молчали. Люсия медленно вела машину вдоль набережных. Я невольно восхищался грациозностью ее) движений. Сегодня она была по-настоящему красива. Во всей ее манере держаться чувствовалось какое-то высокомерие.

— Что вы думаете о фильме? — вдруг спросила она.

Я помедлил с ответом.

— Говорите же, — настаивала Люсия.

— Но я почти ничего не видел…

— Ну, а что вы скажете о сегодняшней сцене?

— Дурацкая сцена…

Она не стала возражать и, только остановив машину на красный свет, повернулась ко мне с задумчивым видом.

— Почему?

— Да потому, что она начисто лишена оригинальности! Все это видено уже сотни раз… Жаль разменивать такой талант, как ваш, на подобные фильмы!

— Дюмаль — замечательный режиссер!

— Конечно! А Лувуа — замечательный автор диалогов, а Белстайн — замечательный продюсер… И самое интересное, что фильм получится замечательный… Но замечательный стандартный фильм…

Я замолк, сам испугавшись всего, что наговорил.

— Простите, если я вас обидел.

— Вы меня не обидели… Как вы сказали, вас зовут?

— Морис… Видите, и имя тоже стандартное…

Я вздохнул. Мне хотелось бы высказаться, но никак не удавалось сформулировать свои мысли.

— В сущности, вы обвиняете кино в условности?)

— Да.

— Но, мой маленький Морис, таковы вкусы публики, а мы работаем для нее!

— Не надо потакать вкусам публики! Надо ее воспитывать…

Она рассмеялась заученным смехом.

— Вы молоды, Морис. По сто с лишним миллионов за фильм — воспитание дорого обойдется! Продюсер — это коммерсант, а коммерсант создан для того, чтоб зарабатывать деньги…

Люсия пожала плечами.

— Отбросив сказанное, вполне разделяю ваше мнение…

Мы приближались к Ратуше.

— Вам куда?

— Безразлично… Вообще-то я живу на авеню де л'Обсерватуар в комнатке для прислуги, но гостиной мне служит весь Париж! Так что здесь или там…

Люсия Меррер остановила машину у тротуара, и я собрался было выходить, как вдруг она схватила меня за руку.

— Какой у нас сегодня день? — спросила она.

— Вторник…

Она помолчала в раздумье, будто ей предстояло принять важное решение.

— Поехали ко мне ужинать…

Это было столь неожиданно, что я не нашелся, что сказать. Она молча тронула машину. Лишь оказавшись перед ее роскошным особняком на бульваре Ланн, я нашел в себе силы возразить.

— Мадам Меррер…

— Да?