шести часов утра. Джон, вероятно, вышел распорядиться насчет завтрака или навести справки о свежих лошадях, поскольку тех, которые были приобретены в Тринидаде, они основательно загнали. Возможно, Джон догадается распорядиться, чтобы им в комнату принесли ванну. В представлении Эммы горячая ванна являлась важнейшим составляющим элементом комфорта. Она была бы не прочь поплескаться сейчас в горячей воде, а еще ей хотелось до отъезда из Пуэбло приобрести себе что-нибудь из одежды. Весь ее гардероб составляли мужские рубашка и брюки, которые она захватила из Налгитаса и которые за несколько дней пути насквозь пропотели и запылились.

На минуту она даже подумала, дождаться ли ей возвращения Джона, оставаясь в дезабилье, поскольку испытывала сейчас странное физическое возбуждение. За все время пути они с Джоном не прикоснулись друг к другу — если, конечно, не считать того, что они обнялись при встрече в Уот-Чир. Джону, без сомнения, близость с ней принесла бы радость; а она бы радовалась, глядя на то, как радуется он. Впрочем, чувственные радости, пожалуй, стоило отложить на потом. Неразумно находиться в Пуэбло дольше, чем это необходимо, особенно имея у себя на хвосте Неда, который отстает от них всего на день, а возможно, и того меньше. Джон все рассчитал правильно: выехав из Пуэбло, они должны повернуть на запад и двигаться в западном направлении еще несколько дней. Вот когда они доберутся до Джорджтауна, тогда они смогут наконец немного расслабиться и отметить успешное завершение дела ужином в ресторане гостиницы «Отель де Пари». Тогда она, как того хочет Джон, наденет свое лучшее платье и будет беззаботно веселиться, смеяться и распевать песни. Мысли о доме ободрили Эмму. Конечно, назвать Джорджтаун большим городом было нельзя, но все же он был достаточно велик, чтобы они могли уезжать и приезжать, когда им вздумается, не привлекая к себе внимания. В этом году им с Джоном пришлось ездить по делам больше, чем обычно, и Эмма устала от кочевой жизни.

Обнаружив на брюках дырку, Эмма решила было ее заштопать, по потом подумала, что будет лучше, если она встретит Джона в полной боевой готовности. Надев брюки, она аккуратно заправила в них нижнюю рубашку, в которой провела ночь. На туалетном столике стоял кувшин с водой. Эмма сполоснула рот, потом налила воды в таз и вымыла лицо. Когда она закончила умывание, вода потемнела от грязи. Поскольку захватить с собой гребень Эмма не догадалась, она несколько раз прошлась по волосам сверху вниз пальцами, а потом заплела их в косу, которую приколола шпилькой к макушке. Когда вошел Джон, она как раз натягивала сапоги. Джон торопливо захлопнул за собой дверь, после чего прошел к окну, отодвинул штору и выглянул на улицу.

— Нед здесь, в городе, и активно нас ищет. — Когда Джон к ней повернулся, она заметила, что глаза у него приобрели зловещее выражение. «Уж не собирается ли он, чего доброго, помериться с Недом силами», — с беспокойством подумала Эмма. В душе Джона имелись некие опасные глубины, которые она так и не сумела до конца постичь.

— Где он? — спросила Эмма.

Джон покачал головой:

— Представления не имею. Знаю только, что на конюшне он наводил справки о мужчине и женщине — о женщине в мужской, между прочим, одежде, — которые, по его словам, должны гнать как черти. Он сказал, что эти люди — его друзья, с которыми он должен был встретиться в Тринидаде, но которые оставили ему там записку, сообщив, что будут скакать без остановки до самого Пуэбло. Владелец конюшни, надо полагать, ждал его в скором времени назад, поскольку болтал со мной, как заведенный — должно быть, надеялся задержать до его возвращения.

У Эммы сильно забилось сердце.

— Ты уверен, что это был Нед? — Можно было не спрашивать: она и без того знала, что это он.

— Уверен. Описание, которое мне дали, полностью соответствует. Он пообещал владельцу конюшни пять долларов, если тот поможет ему определить наше местонахождение. Я же сказал лошаднику, что Нед платит неисправно, и сунул ему десять долларов, чтобы он о нас помалкивал.

— А он будет помалкивать?

Джон пожал плечами:

— Конечно, мы можем надеяться, что Нед как приехал, так и уедет, но хозяин конюшни, похоже, порядочная скотина, и я не знаю, можно ли положиться на его слово. В любом случае я не собираюсь здесь сидеть, чтобы это выяснить. Сменив лошадей, я для вида поехал в сторону Денвера, но не уверен, что мне удалось ввести его в заблуждение.

— Мы можем бросить лошадей и пересесть на поезд.

Застилая постель, Нед раздумывал над ее словами.

— На станции нас будет легко выследить. А в поезде еще легче, особенно если Неду вздумается впрыгнуть в состав и прогуляться по вагонам. Нет, я предпочитаю лошадей. Хотя они движутся медленнее локомотива, зато не привязаны к рельсам. На лошадях нам будет безопаснее.

Переговариваясь, они торопливо собирали свои пожитки, которые закатали потом в два одеяла. Взяв с собой скатки и седельные сумки, они вышли из комнаты и спустились по лестнице к главному входу.

— Он, скорее всего, решит, что мы будем выбираться из города окольными путями, — сказал Джон, — поэтому нам есть смысл рискнуть и поехать прямо по Санта-Фе.

— Они привязали свои вещи к седлам, потом вскочили на коней. Эмма с удовольствием пустила бы сейчас лошадь вскачь, но Джон сказал ей, что два всадника, едущие полным галопом, неминуемо привлекут внимание прохожих, и они поехали по улице шагом. Проехав мимо рынка, заставленного бычьими упряжками и фургонами с впряженными в них мулами, они миновали на своем пути почтовую карету, остановившуюся, чтобы выпустить пассажиров, и ехали нога за ногу до тех пор, пока не добрались до начала дороги, уходившей на запад. Тут они разом ударили лошадей каблуками и прямо с места взяли в галоп.

Они в полном молчании ехали на запад вдоль реки Арканзас. Сначала впереди ехал Джон, потом Эмма, потом снова Джон. На горизонте проступали величественные очертания гор с покрытыми снегом вершинами, но местность, по которой они проезжали, поражала однообразием ландшафта; дорога, впрочем, была вполне сносная, хотя и купалась в пыли. Поскольку по дороге часто ездили, растительности по обочинам не было, и лишь в некотором отдалении виднелись серо-зеленые заросли кроличьего кустарника, усыпанного ярко-желтыми цветами.

Через некоторое время Джон подал сигнал к остановке, спустился к реке и наполнил их фляжки водой, обернув каждую куском мокрого одеяла, чтобы вода в них подольше оставалась холодной. Потом он стреножил лошадей и пустил их пастись, обнаружив местечко, где в некотором количестве имелась трава и в огромном количестве — москиты. Вспомнив, что поесть в Пуэбло им так и не удалось, он извлек из седельной сумки буханку хлеба и позвал Эмму: «А вот и завтрак!» Когда он был на конюшне, жена хозяина на его глазах извлекла эту буханку из печи. Он предложил ей за нее доллар; женщина не смогла удержаться от искушения, отдала ему хлеб, и они разошлись, довольные друг другом. Пока он это рассказывал, Эмма отмахивалась от москитов и улыбалась, радуясь его предусмотрительности. Стоило, однако, Джону разломить буханку, как выяснилось, что под аппетитной румяной корочкой скрывается совершенно неаппетитный черный мякиш, обладающий к тому же крайне неприятным запахом. Это был хлеб самого низкого пошиба, выпекавшийся из мексиканской непросеянной муки без добавления дрожжей или закваски. Как они ни были голодны, есть такой хлеб было свыше их сил, и они выбросили его в реку. Эмма почувствовала себя несчастной. Она умирала от голода, поскольку не ужинала и не завтракала. Но жаловаться не стала: Джон тоже был голоден. Хотя вечером он, прежде чем лечь спать, поужинал, завтракать ему тоже не пришлось.

— Надо посматривать по сторонам. Вдруг удастся подстрелить куропатку? Тогда мы могли бы развести костер и изжарить ее на прутике, — сказал Джон.

Они снова забрались в седла и пустились в путь, но куропатки им почему-то не попадались, поэтому, когда солнце перевалило за полдень и настала пора дать лошадям передохнуть, Джон спустился к реке и попытался поймать форель. Поскольку ни лески, ни крючка у него не имелось и ловил он руками, то, понятное дело, его попытки не увенчались успехом, и он вернулся к месту стоянки понурый. Времени, чтобы собирать мелкую дикую малину, у них не было. Тогда Эмма, сорвав грушевидный кактус и проделав в его колючей кожице дырочку, стала выковыривать из него розовую мякоть. Однако розовая, но тощая и безвкусная плоть этого растения их аппетит удовлетворить не могла. Мимо них время от времени проезжали путники, тоже следовавшие в западном направлении, но попросить у них еды они не