нашла сломанный стул с тремя ножками, прислонила его к стене и осторожно на него присела. Опершись спиной о бревенчатую стену, она потерла лицо руками, после чего бросила взгляд вдоль пустынной улицы. Неду подумалось, что Уот-Чир, несмотря на всю свою запущенность, чем-то Эмме приглянулся.

— Я всегда любила старательские поселки, — сказала она.

Нед, присев на пороге у ее ног, спросил:

— Хотелось бы знать, где ты их видела?

Когда Эмма опустила на него глаза, трехногий стул под ней заколебался.

— Только на картинках. По моему мнению, старательским поселкам свойственна какая-то беспорядочность, бесшабашность. Такое впечатление, что людям совершенно наплевать, как их городок выглядит. Кажется, что для них сама жизнь и ее бурное течение куда важнее того места, где они живут. — Эмме надоело раскачиваться на трехногом стуле, и она поднялась на ноги. — В отличие от жизни старателей, моя жизнь на ферме была чрезвычайно упорядоченной.

— Я никогда не любил порядки на ферме.

Эмма сняла шляпу, вынула из прически булавки и, встряхнув головой, распустила волосы. Потом, разделив их густую черную массу на прядки, она начала заплетать себе косу.

— Так ты был фермером? — спросила она.

— Как я уже рассказывал, я сбежал с отцовской фермы, когда был еще ребенком. Это было во время гражданской войны; мне смерть как хотелось тогда поступить в армию барабанщиком. Когда отец об этом узнал, то крепко меня выпорол. Тогда-то я и ушел из дома — и подался на Запад. Я шел пешком всю дорогу от Форт-Мэдисон, что в штате Айова.

— И конечно же, взял себе на Западе другое имя. «Нед Партнер» звучит слишком помпезно, чтобы это могло быть твоим настоящим именем.

Нед ухмыльнулся. Даже Эдди до этого не докопалась.

— А мне вот нравилось, как звучит «Нед Партнер». Куда лучше, чем какой-то «Билли Келер». — Нед никому еще не называл свою настоящую фамилию, но по прошествии стольких лет подобное откровение вряд ли могло причинить ему большой вред. К тому же в Налгитасе не было ни одного человека, кому Эмма могла об этом рассказать.

— Твои родственники знают, где ты сейчас? — Эмма достала из кармана веревочку и перевязала косу.

— Нет. У меня есть сестра Элис. Я пишу ей время от времени, но она не знает, как со мной связаться.

— Может, ее и в живых-то нет.

Нед обдумал это предположение. Потом сорвал какой-то стебелек и стал один за другим обдирать с него листья.

— Мне бы не хотелось так думать.

— Возможно, это не так уж и важно. Имеет значение только то, что ты ей пишешь. Ты думал когда- нибудь о том, чтобы повидаться со своими домашними?

Нед покачал головой.

— Не люблю возвращаться. В отличие от Эдди. Она все время говорит о возвращении в Сан-Антонио. Уж очень она этот Сан-Антонио любит.

— А в Айову ей не хочется?

— С какой стати ей хотеть в Айову? Насколько я знаю, она там никогда не была.

Нед еще раз обдумал свои слова и посмотрел на Эмму: заметила ли она допущенную им ошибку? Эмма сдержанно ему улыбнулась, и он задался вопросом, как давно она знает, что они с Эдди никакие не брат и сестра. Скорее всего, уже давно, может, даже с самого начала. Отшвырнув ободранный стебелек в сторону, он потянулся за другим и вырвал его из земли прямо с корешком.

— Я никогда не любил возделывать землю. Особенно участки на берегу Миссисипи. Там можно в собственном поту захлебнуться. Вот хозяйствовать на ранчо — это да, это мне по сердцу.

Эмма, казалось, его не слушала. Приставив к глазам ладошку, она разглядывала поселок. Потом, наступив в грязь, сошла с деревянного настила и медленно пошла по улице, заглядывая в окна брошенных домиков. Нед поднялся на ноги и последовал за ней. Через несколько минут они добрались до железнодорожной станции и остановились. Платформа находилась в крайне запущенном состоянии, а здание вокзала представляло собой длинный полуразрушенный сарай с покосившейся вывеской, на которой было написано: «Уот-Чир». Вывеска была такой же грязной, ветхой и блеклой, как и сам поселок.

— Здесь и смотрителя-то нет. Неужели поезда все еще здесь останавливаются? — спросила Эмма.

— Думаю, если пассажир того потребует, поезд остановят. Но кому может понадобиться останавливаться в Уот-Чир?

Эмма пожала плечами.

— Может быть, какому-нибудь проезжему ковбою? — Она поднялась по ступенькам и заглянула в темное, пустое здание. — Как ты думаешь, в поселке кто-нибудь живет?

— Нет, насколько я знаю. Правда, появляется здесь время от времени один пожилой старатель — говорит, что ищет какую-то «материнскую жилу», но и он долго не задерживается.

Эмма вошла в здание; Нед следовал за ней по пятам. В зале не осталось никакой мебели, за исключением встроенной в стену скамейки да лежавшего вверх ножками сломанного стола. Сквозь поломанные доски пола проросли сорняки. На протянутой наискосок через единственный оконный проем веревочке висел кусок грязного выцветшего муслина. Из дальнего угла доносилось какое-то подозрительное шуршание; Эмма вздрогнула.

— Это крыса, — сказал Нед. — Обыкновенная серая крыса.

— Ненавижу крыс, — пробормотала Эмма, опасливо делая шаг назад. Наткнувшись на Неда, она едва не потеряла равновесие. Нед не дал ей упасть, подхватив ее руки. Руки у нее были тонкие и жилистые — не то что короткие, пухлые ручки Эдди, плоть у которой была рыхлая и мягкая, как вареная картошка. До сих пор Нед не прикасался к Эмме — за исключением тех редких случаев, когда помогал ей усаживаться в экипаж или в седло. Теперь же, когда они соприкоснулись телами, он ощутил странную дрожь.

— Что-то здесь холодновато, — сказал Нед, не двигаясь с места. Эмма, высвободившись из его рук, повернулась и направилась к выходу. Нед побрел за ней, пытаясь подавить неожиданно возникшее желание снова до нее дотронуться. Ни обнимать ее, ни тем более тискать ему не хотелось. Он мечтал об одном: снова дотронуться до ее руки.

Когда они возвращались по пустынной улице городка к лошадям, Эмма остановилась и сорвала с колючего куста засохший уже, мертвый цветок.

— Это роза. Из сорта вьющихся. Здесь наверняка жила женщина. Она-то и посадила этот розовый куст.

Пока они шли к лошадям, Эмма один за другим срывала с цветка сморщенные коричневые лепестки и бросала их на дорогу. Не похоже было, чтобы она торопилась отсюда уезжать. Отстегнув притороченную к седлу Неда фляжку, она сделала глоток, после чего протянула фляжку своему спутнику, который тоже глотнул из нее, но более основательно.

— Чем, по-твоему, отличается жизнь на ранчо от жизни на ферме? — поинтересовалась Эмма. — Я это к тому, что ты вроде бы не прочь стать ранчеро. Я лично особой разницы между фермером и ранчеро не вижу.

— Что такое? — удивленно спросил Нед.

— Ты вроде говорил, что хочешь пожить на ранчо.

Нед удивился еще больше. Ему казалось, что Эмма пропустила его рассуждения мимо ушей.

— Да, хочу. Хотя бы потому, что на ранчо не разводят свиней. Я их терпеть не могу.

Эмма рассмеялась. Неду нравился ее смех. Он не был ни визгливым, как у большинства женщин, ни басовитым и хрипловатым от виски, как у Эдди.

— А еще ранчеро не должен пахать землю. Когда я убегал с отцовской фермы, то дал себе слово, что не проведу больше плугом ни единой борозды.

— В таком случае фермер из тебя и впрямь получился бы никудышный.

Нед пристегнул фляжку к своему седлу, после чего наведался в дорожную сумку, вынул из нее