— Держите! — распорядился Филипп Федорович.

Саблер осторожно взял ногу раненого в свои руки. Проворно подтянув расслабившийся жгут, Кургаев, не снимая повязки, туго подбинтовал культю.

— Ну вот, пока все. Теперь тебе будет легче, — разгибаясь, проговорил Филипп Федорович.

— Ну, а как себя чувствует бог войны? — спросил Кургаев рядом лежавшего с петлицами артиллериста. Это был командир артиллерийского дивизиона 213-го гаубичного полка 86-й стрелковой дивизии старший лейтенант Иван Самуилович Туровец.

— Терпимо, — глуховато отозвался тот.

Филипп Федорович осмотрел его ногу. На задней поверхности голени зияла глубокая рваная рана. «Придется оперировать», — подумал про себя Кургаев.

В это время до его слуха донесся женский плач. Подняв голову, он заметил сгорбленную фигуру девушки у лежавшего на полу раненого. Все ее лицо было мокрым от слез.

«Видимо, что-то случилось», — решил Кургаев. Подойдя ближе, он увидел совсем молоденького солдата, раненного в живот. Запавшие глаза, заостренный нос и впалые щеки не предвещали ничего утешительного.

— Знакомый? — спросил врач девушку.

Та, вздрагивая плечами, отрицательно покачала головой.

Солдат, услышав около себя разговор, попросил пить…

Филипп Федорович разрешил дать раненому глоток воды.

В этот момент Кургаеву вспомнились слова командира 64-й стрелковой дивизии полковника Иовлева при расставании: «Мы доверяем вам жизни советских раненых воинов. Вам будет трудно, очень трудно, но мы уверены, что вы, как врач, как комсомолец, сделаете все, чтобы спасти их».

Отправляясь сюда, Кургаев надеялся через местных жителей Тарасова достать все необходимое для лечения раненых. Эту надежду подкрепляла в нем и близость города Минска.

После обхода он взглянул на часы: стрелки показывали полночь. «Скоро части дивизии пойдут на прорыв, и мы останемся здесь совсем одни, — невесело подумал Кургаев. — Возможно сегодня утром, днем здесь будет уже враг…»

Эта мысль заставила его по-другому оценить сложившуюся обстановку. Когда Саблер подошел к нему, он торопливо заговорил:

— Дорогой Ефим Владимирович, уже полночь! Времени до рассвета — считанные часы. Вам необходимо срочно заняться командирами. Снаряжение и обмундирование у них изъять! Для врага они все должны быть рядовыми или только что мобилизованными. Примите у всех раненых документы, партийные и комсомольские билеты. Постарайтесь все это спрятать в надежном месте. — Разговаривая с Саблером, Кургаев остановил свой взгляд на раненом капитане. Тот спал у стола, длинные пряди волос веером рассыпались на его потном лице. — И еще! — продолжал Кургаев. — Командиров всех обязательно постричь. Гитлеровцы могут легко распознать их по длинным волосам.

Отдав распоряжение, Кургаев устало присел на стул, закрыв глаза. Но в эту и последующую ночь ему так и не пришлось хоть сколько-нибудь поспать.

Здание колхозной канцелярии то и дело вздрагивало от взрывов бомб и снарядов. Где-то совсем близко были слышны пулеметные и автоматные очереди.

Ефим Владимирович поспешно обходил раненых и складывал в мешок их офицерское снаряжение, верхнее обмундирование, документы.

Комсомолки сестры Жизневские Галя и Вера проворно стригли машинкой головы раненых командиров.

— Спасибо, девчата… Спасибо за помощь! — подбадривал их Саблер.

Перед рассветом старшему лейтенанту Туровцу стало совсем плохо. Он то и дело впадал в забытье и в бреду подавал артиллерийские команды. Кургаев еще раз внимательно осмотрел его ногу. Вся левая голень была отечной и горячей. Спасти его могла только срочная операция. Медлить больше было нельзя. Филипп Федорович заметил небольшого роста худенькую женщину. Это была Ядвига Францевна Лапицкая, та самая, которая одной из первых встретила машины с ранеными. Она с семьей жила здесь же, в цокольном этаже колхозной канцелярии. Оставив дома троих малолетних детей, престарелую, больную мать, Ядвига Францевна вот уже несколько часов не отходила от раненых. К ней-то и обратился Кургаев:

— Прошу вас как можно быстрее достаньте примус и чистую кастрюлю. Будем оперировать.

Ядвига Францевна молча кивнула головой. Из санитарной сумки Филипп Федорович извлек пинцет, пузырек спирта, йод. На маленький клочок бумаги отсыпал, а потом бросил в банку с водой несколько бурых кристалликов марганцовокислого калия. Скальпеля не оказалось. Не было и обезболивающих средств.

Вскоре в комнате зашумел примус. В кастрюле кипятился перочинный нож и единственный из медицинского инструментария — пинцет. У тускло освещенного стола Филипп Федорович тщательно мыл руки. Когда все было готово, старшего лейтенанта перенесли на стол. Ядвига Францевна Лапицкая держала лампу. Вера и Леонида Жизневские обнажили раненую ногу. Кожные покровы вокруг раны Кургаев смазал сначала спиртом, а потом йодом, потом сделал разрез. Раненый вздрогнул, но не застонал! Только послышался скрежет стиснутых зубов да хруст сжатых пальцев. Рану мгновенно залила кровь! Мертвенно- бледными стояли женщины. Их руки дрожали. Вере Жизневской стало плохо. Ее место заняла молодая учительница, комсомолка Евгения Ефимовна Ильченко. Операция продолжалась…

Наконец-то Кургаеву удалось извлечь осколок. Корявый, с неровными краями, он, как клещ, цепко сидел в ране. На бледном лице Кургаева выступил пот, гимнастерка плотно пристала к спине. Расширив рану продольным разрезом, он обложил ее марлей, обильно смоченной раствором марганцовокислого калия. Прошло еще несколько долгих, томительных минут.

— Все, — наконец-то устало произнес Кургаев. Оперированного Туровца отнесли на прежнее место.

Кургаев вышел на крыльцо. Он жадно глотнул ночной воздух. С юго-запада донеслись удалявшиеся взрывы. Над лесом со стороны Раковского шоссе то и дело ярко вспыхивали разноцветные ракеты.

«Наверное, пошли на прорыв», — подумал Филипп Федорович, прислонившись щекой к холодной кирпичной стене.

В эту ночь никто из жителей деревни Тарасово не спал. Весть об уходе наших войск стремительно облетела всех. Тревога поселилась в каждом доме.

Но тарасовцы решили спасти колхозное имущество. Еще с вечера со скотного двора по домам разобрали всех лошадей, коров, овец. Всюду в огородах рыли ямы и делали надежные тайники. В них колхозники прятали зерно, муку, одежду, книги, документы. Вечером в дом председателя колхоза «Красный пахарь» Виктора Ивановича Лошицкого пришли кладовщик колхоза Ефим Артемьевич Ильченко, счетовод Демьян Алексеевич Жизневский. Первым заговорил Виктор Иванович:

— Хорошо, что пришли. Обстановку знаете?

— Да как не знать! Знаем и понимаем все, — рассудительно ответил Ильченко.

— Вы знаете о доставленных в деревню раненых. Помочь им — наше государственное дело и долг. За них в ответе не только те военные медики, но и мы, колхозники.

— Виктор Иванович, а как быть с их питанием? Раненых много — человек сто, не меньше, — озабоченно спросил Ильченко.

— Об этом мы и должны сейчас побеспокоиться. Возвращайтесь домой, берите лопаты, и прошу немедленно к колхозным амбарам! Да побыстрее! Мы еще успеем для них кое-что сделать.

Всю ночь в глубоком овраге В. И. Лошицкий, Е. А. Ильченко, Д. А. Жизневский рыли ямы. Их руки давно были покрыты огромными волдырями. Но сейчас никто на это не обращал внимания. Они торопились. С первыми проблесками зари по отлогому скату оврага из амбара спустили мешки с горохом, зерном, бочонок с медом. Все это поместили в приготовленные ямы и засыпали землей. Тайник тщательно укрыли кучей прошлогоднего хвороста.

Осунувшийся за ночь от тяжелой работы, Виктор Иванович Лошицкий вернулся домой, когда уже было совсем светло.