30 июня на КП 64-й стрелковой дивизии, в районе Мудровских хуторов, состоялось совещание командиров соединений.

На совещании приняли решение: в ночь с 1 на 2 июля выходить из окружения. Других мнений, предложений не было. Пробиваться к своим, на восток, решили двумя колоннами: правой — в составе 108-й стрелковой дивизии и присоединившихся к ней частей и подразделений в направлении железнодорожной станции Фаниполь; левой колонной — в составе 64-й стрелковой дивизии в направлении разъезда Волковичи железной дороги Минск — Барановичи. После прорыва из окружения общее направление движения было определено на юго-восток. Предполагалось соединиться с действующими частями Красной Армии где-то северо-восточнее Гомеля.

— Товарищ командующий, — обратился к Кузнецову полковник Иовлев, — в районе хутора Васьки, КП дивизии, скопилось много раненых, среди которых значительное количество нетранспортабельных. Как быть?

— Легкораненых и тех, кто еще может двигаться, возьмем с собой. Нетранспортабельных придется оставить. Для лечения и ухода выделить врачей. Другого выхода у нас нет.

После совещания полковник С. И. Иовлев, обсудив вопрос о раненых с начальником штаба дивизии В. Ф. Белышевым, приказал: нетранспортабельных тяжелораненых на машинах доставить и разместить в помещении канцелярии колхоза «Красный пахарь» деревни Тарасово. Лечение и уход за ними поручить отличившемуся в боях на минских рубежах молодому врачу, выпускнику Башкирского государственного медицинского института имени 15-летия ВЛКСМ комсомольцу Филиппу Федоровичу Кургаеву и бывшему начальнику аптеки корпусного госпиталя 1-го стрелкового корпуса интенданту 2-го ранга Ефиму Владимировичу Саблеру.

* * *

Днем 1 июля на небольшую деревню Тарасово, находившуюся в расположении 64-й стрелковой дивизии, немецко-фашистские захватчики обрушили лавину артиллерийско-минометного огня. Разъяренные упорным сопротивлением наших воинов, гитлеровцы стремились стереть ее с лица земли. Горели колхозные постройки. Воздух был пропитан дымом и ядовитой гарью. Мычали недоенные коровы. По деревне бегали ошалелые и перепуганные овцы. По улице к передовой неслись повозки с ящиками боеприпасов. Поднимавшаяся следом в знойном июльском воздухе пыль, как дымовая завеса, надолго скрывала дорогу. Деревню то и дело прошивали огненные стрелы немецких трассирующих пуль.

Оставшиеся в деревне жители сидели в погребах, подвалах, крепко прижимая к себе перепуганных и плачущих детей.

К вечеру наступило затишье. К уцелевшему двухэтажному зданию канцелярии колхоза «Красный пахарь» деревни Тарасово осторожно, объезжая воронки от бомб и снарядов, подъехали полуторки.

Из цокольного этажа здания вышли две женщины. Это были колхозницы Ядвига Францевна Лапицкая и Мария Ивановна Пикулик.

— Здешние? — спросил шофер передней машины.

— Да.

— По приказанию командования оставляем вам раненых. К сожалению, другого выхода у нас нет.

— Не сомневайся, сынок! Свои они, выходим! — ответила Мария Ивановна Пикулик.

Вскоре обе машины оказались в тесном кольце женщин, детей и стариков.

Когда водители опустили борта машин, все увидели ряды тесно уставленных носилок с ранеными. Одни лежали безучастно, тихо, другие, увидев жителей деревни, еле слышно просили пить.

Тревожно всматриваясь в их бескровные лица, кое-кто из жителей деревни пытался среди раненых распознать своих односельчан. Потом все, как по команде, бросились готовить помещение для размещения раненых. Мигом из канцелярии на улицу вынесли все теперь уже ненужные столы, стулья, скамейки. Когда весь пол второго этажа канцелярии был устлан толстым слоем соломы и сена, местные жители приступили к разгрузке раненых.

В этот вечер машины с тяжелоранеными приходили несколько раз. С последним рейсом сюда, в деревню Тарасово, прибыли Ф. Ф. Кургаев и Е. В. Саблер.

Когда закончилась разгрузка раненых, к шоферу головной полуторки подошел военврач Кургаев.

Измотанный непрерывными боями, он еле держался на ногах. Свисавшая на левом боку санитарная сумка казалась для него непомерной тяжестью.

— Ну, кажется, все! — устало произнес он. — Теперь, друзья, вам пора.

— А как же вы, товарищ военврач?

— Как я? — спокойно повторил Кургаев. — Остаюсь здесь до выздоровления раненых. Это мой долг, брат.

Во время их разговора неожиданно послышался нарастающий гул вражеских бомбардировщиков. Самолеты шли низко в направлении Минска, удивительно похожие на больших хищных птиц.

— У, гады! — задрав голову вверх, злобно выругался шофер. — И когда только все это кончится!

— Кончится! Обязательно кончится! — глядя вслед удалявшимся вражеским самолетам, с твердой убежденностью произнес Кургаев.

Попрощавшись с водителями, он направился к зданию колхозной канцелярии.

* * *

Несмотря на давно спустившиеся сумерки, жители деревни не расходились. Небольшими группами стояли они у крыльца и взволнованно обсуждали события дня. Старушки, глядя на раненых, беззвучно плакали, вытирая слезы кончиками своих головных платков. Старики и пожилые мужчины молчаливо курили.

В помещение канцелярии односельчане несли буханки хлеба, молоко, сало, картошку.

Когда здесь появился военный врач Кургаев, кто-то из тарасовцев произнес:

— А вот и ихний доктор идет! — все повернули головы в сторону врача.

— Молоденький-то какой! — удивленно прошептала стоявшая у крыльца женщина. — Черненький, худенький, ну точь-в-точь, как мой Витька!

Кургаев, поздоровавшись с жителями, медленно поднялся по ступенькам крыльца канцелярии. Пройдя почти на ощупь небольшую площадку, он неожиданно попал в две большие смежные комнаты. При свете единственной керосиновой лампы Филипп Федорович увидел картину, никак не походившую на палаты больниц и госпиталей: все окна для светомаскировки были занавешены байковыми одеялами; на полу, вдоль стен, на ржаной соломе, сене, лежали только что выгруженные тяжелораненые воины. Около многих сидели местные жители: одни раненым под голову заботливо подкладывали вещмешки, солому, другие — поили их молоком, кормили картошкой, хлебом. Некоторые раненые, поудобнее накрывшись шинелью, уже спали. Забинтованные головы, руки, ноги в полумраке комнаты казались Филиппу Федоровичу фантастическими белыми пятнами. Ему стало как-то не по себе: перед ним лежало около ста изуродованных и искалеченных войной людей, которых надо было вылечить и спасти от врага. Да, было над чем призадуматься. В распоряжении врача не было ни лекарств, ни перевязочного материала, ни обслуживающего персонала.

— Доктор, голубчик! — услышал Кургаев слабый голос раненого.

Передвинув к краю стола керосиновую лампу, Филипп Федорович поспешил на помощь. В боях под Заславлем осколком артиллерийского снаряда солдату оторвало стопу. Теперь он лежал на полу и стонал.

— Что, друг, очень плохо? — участливо спросил подошедший Филипп Федорович.

— Да, доктор.

— А ты держись! На твоей свадьбе еще плясать будем! — старался врач хоть как-то подбодрить солдата и, повернув голову в сторону смежной комнаты, позвал: — Ефим Владимирович!

Из комнаты вышел плотный лет сорока мужчина. Теперь это был единственный его помощник… Большие черные глаза, густые усы и небольшая бородка на смуглом лице делали его внешне удивительно похожим на цыгана. «Цыган»… Впоследствии жители деревни Тарасово, станции Ратомки так и прозвали Саблера.

— Рана кровоточит!

— Вижу, доктор.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату