— Мне даже кажется, что она сама целует его.
Беатрис стиснула кулаки.
— Ну что ж мы сейчас прекратим это.
— Минуточку, мисс Лейден. Что, собственно, вы собираетесь сделать?
Алекс положил свою большую ладонь ей на плечо. Беатрис тут же сбросила его руку и действительно рассердилась.
— Я собираюсь прекратить это безобразие» — гневно выдохнула она.
— Хоть раз в жизни не вмешивайтесь не в свое дело.
— И это говорите мне вы? Вы обвиняете меня во вмешательстве в чужие дела, когда не далее чем на прошлой неделе вы сами делали вид, что ухаживаете за Энн только для того, чтобы заставить Генри ревновать.
Алекс улыбнулся, как наставник, удовлетворенный правильным ответом ученика на сложный вопрос.
— А что заставило вас сделать подобный вывод?
— Ах, перестаньте, мистер Хенли, — сказала Беатрис, взмахнув рукой. — О ваших намерениях мог бы догадаться и младенец. С таким же успехом вы могли рассказать о них всему миру.
— А Генри ничего не заподозрил, — заметил он.
— Ну вот, я была права! Ха-ха!
Алекс внимательно посмотрел на нее.
— Если я не ошибаюсь, я не единственный здесь человек, не учитывая, конечно, тех двоих, у кого есть скрытые мотивы.
Беатрис вздрогнула.
— Не имею ни малейшего понятия о том, что вы имеете в виду.
— Вы что-то замышляете. Вы и мисс Фостер. Вместо того чтобы целоваться с ним, она должна была бы выцарапать ему глаза. Генри не столь уж очарователен, чтобы она так легко простила ему все его грехи.
Беатрис изобразила озабоченность.
— Несмотря на всю мою ненависть к нему, должна признать, что он обладает редким природным обаянием. И его обаяние природное, в отличие от некоторых, — сказала она, очень выразительно глядя на Алекса.
Алекс в насмешливом удивлении вздернул брови.
— Должен вас уведомить, что я упорно тружусь над тем, чтобы выработать в себе природное обаяние.
— Мистер Хенли, вы никогда ни над чем ни одного дня в своей жизни упорно не трудились. — Беатрис хотела только поддразнить его и очень удивилась, когда он мгновенно замолк, и на его лице появилась выражение растерянности. — Я попала в больное место? — спросила Беатрис, невинно взмахнув ресницами. — Ах, извините.
Он улыбнулся, отрицательно покачав головой.
— У вас редкий талант попадать людям в больные места, мисс Лейден. Вы хорошо знаете, куда направить ваши отравленные стрелы, не так ли?
Беатрис моментально приняла серьезный вид. Почему они всегда говорят друг другу колкости? Это так утомительно. Она кивнула в сторону парочки на пляже.
— Они уже перестали целоваться, — заметила она. — Интересно, что же будет дальше?
А дальше было вот что.
Энн быстро вскочила и отряхнула юбки. Генри остался на месте, одним коленом стоя на песке и опираясь локтем на другое. Алекс и Беатрис не могли видеть выражения его лица, но Энн выглядела взволнованной. Вдруг она наклонилась и, бросив в Генри горсть песка, убежала.
— Кажется, Генри потерял свое обаяние, — тихонько засмеялся Алекс.
Беатрис прикусила губу, не в силах скрыть разочарования. Энн никогда ничего не сделает, как следует. Именно в тот момент, когда Беатрис считала, что дело уже в шляпе, Энн бросает в Генри песком. Это, конечно, никак не привлечет его к ней. Если действовать такими темпами, то Генри признается ей в любви не раньше сентября, да и то вряд ли. Чтобы их «план» удался, сезон в Ньюпорте должен быть в самом разгаре. Все должны присутствовать, когда Энн отвергнет Генри.
— Слава Богу, она пришла в себя, — с притворным облегчением вздохнула Беатрис.
— Я уверен, что Генри на этом не остановится.
Беатрис повернулась к Алексу, стараясь ничем не выдать радости, которую у нее вызвало его замечание.
— Вы так думаете?
Алекс пожал плечами.
— Я говорил ему, что он вступил на опасный путь. Он не захотел меня слушать.
— Он может остановиться и на этом. Энн терпеть его не может. Я даже не знаю, почему она согласилась приехать сюда сегодня.
— Неужели?
Беатрис не понравился внимательный, изучающий взгляд Алекса.
— Я действительно этого не знаю, — сказала Беатрис, отвернувшись, чтобы он не прочел в ее глазах обмана.
«Я начал оказывать твоей матери тайные знаки внимания. У меня все еще сохранялась достаточно здравого смысла для того, чтобы понимать, что мои домогательства в отношении невесты собственного сына были вне норм порядочности. Но мне уже было все равно. Она должна была принадлежать мне, и только мне. Элизабет находила меня и мое обожание забавными. Каждый раз, когда, она обнимала Уолтера, она посылала мне ту свою улыбку, от которой у меня кровь леденела в жилах. Я чувствовал, что умираю. Ей нравилось мучить меня, она упивалась своей властью надомной. Я был дураком, потому что дал ей понять, что она сводит меня с ума. Я просыпался с мыслью о ней, я ложился в постель ночью, желая ее, я проводил дни, прислушиваясь к ее шагам, ее голосу, ее смеху. Она вела себя так, словно между нами не было той ночи, и даже когда я пытался напоминать ей об этом, она делала вид, что не понимает, о чем я говорю.
К тому же, я не мог сердиться на нее. Ей, в конце концов, удалось довести мою страсть до такого накала, что я, прости мне Боже, решил признаться Уолтеру в том, что произошло между нами. Можешь ли ты представить себе, как отец рассказывает сыну, что переспал с его будущей женой? Когда я думал об этом, я плакал. Было поздно, я сидел в библиотеке и накачивался виски. Я сидел за письменным столом, вцепившись себе в волосы, умоляя Господа, чтобы страсть к Элизабет оставила меня. Она пришла и увидела, что я плачу, как ребенок. Она высушила мои слезы поцелуями и умоляла меня простить ее. Я не буду вдаваться в дальнейшие подробности, но думаю, ты можешь представить себе, что произошло вслед за этим. Когда дело касалось Элизабет, у меня больше не оставалось власти над собой. Она была, как наркотик, к которому я пристрастился. Потом я очень сожалел о своей слабости, но понял, что не могу сопротивляться ей. Я планировал уехать из «Морского Утеса» и вернуться в Нью-Йорк. Я упаковал свои вещи в ту же ночь и за завтраком сообщил о своем решении. Мне нужно было только пригласить какого-то компаньона для молодых людей, чтобы соблюсти приличия. Когда я вернулся в свою комнату, она пошла за мной, Она умоляла меня не уезжать и простить ее. Ты не знаешь, как действовали на меня ее слезы! Она сказала мне, что умрет, если я уеду. Мы предались любви, а Уолтер все еще сидел в столовой этажом ниже — прямо под нами, — читая какой-то научный журнал.
Каким должен был быть человек, предающий своего сына? Я не могу представить себе этого человека. Это самый ничтожный трус и негодяй. И то, что именно я был этим самым человеком, является позором всей моей жизни. Но даже сейчас, сознавая все это, я не думаю, что у меня хватило бы сил сопротивляться своей страсти. Тебе, наверное, будет трудно понять, до какой степени я был одержим ею. Я не был ребенком, переживающим первую любовь. Я был взрослым мужчиной. Она околдовала, обворожила, отравила меня. Но она никогда не любила.
