Вскоре после ухода мясника, который имел особые причины сердиться на мисс Гепзибу, так как она заказала ему к утру кусок телятины, а сама уехала из дома, за углом улицы послышалась музыка. Мало- помалу она приближалась к Дому с семью шпилями, иногда затихая. Наконец толпа детей показалась из-за угла. Когда дети ступили в тень вяза Пинчонов, оказалось, что это мальчик-итальянец со своей обезьяной и кукольной комедией, который уже играл когда-то под полуциркульным окном. Прелестное лицо Фиби, а может быть, и щедрая награда, брошенная ею из окна, остались в памяти странствующего фигляра. На лице его отразилась радость, когда он узнал место, где произошло это небольшое приключение в его бродячей жизни. Он прошел на заброшенный двор, разместился на главном крыльце дома и, открыв свой ящик, начал представление. Фигурки пришли в движение, а обезьяна, сняв шапку, кланялась и шаркала ножкой, поглядывая на окно; сам итальянец, поворачивая ручку своего инструмента, посматривал на него, ожидая появления особы, которая сделает его музыку живее и приятнее. Толпа детей обступила его со всех сторон: некоторые остались на тротуаре, другие стояли во дворе, двое или трое поместились на крыльце, а один мальчик присел на пороге.

— Я не слышу в доме никакого шума, — сказал один мальчик другому. — Обезьяне ничего здесь не достанется.

— Нет, кто-то есть в доме, — возразил сидевший на пороге. — Я слышу, как кто-то ходит.

Молодой итальянец тем временем продолжал посматривать вверх. Эти странники очень чувствительны ко всякой доброте, которая встречается им на дороге жизни. Они помнят каждое сказанное им теплое слово, каждую улыбку. Поэтому молодой итальянец продолжал свои мелодичные воззвания, продолжал смотреть вверх, в надежде, что его смуглое лицо скоро озарит солнечная улыбка Фиби. Он играл свою музыку снова и снова, пока вконец не надоел своим слушателям, своим куклам в ящике и больше всех обезьяне.

— В этом доме нет детей, — сказал один школьник. — Здесь живет только пара стариков. Ты ничего здесь не получишь. Отчего ты не идешь дальше?

— Зачем ты говоришь ему это? — с возмущением шепнул мальчику хитрый маленький янки, которому нравилась не музыка, а то, что он слушал ее даром. — Пускай себе играет сколько угодно! Если здесь никто ему не платит, так это его выбор.

Итальянец еще раз переиграл все свои песни. Обыкновенному наблюдателю, который слышит только музыку и не знает ничего об этом доме, было бы интересно посмотреть, добьется ли чего-нибудь уличный музыкант. Отворится ли наконец дверь, выбежит ли из нее на свежий воздух целый рой веселых детей, прыгающих, кричащих и хохочущих?

Но на нас, знающих, что происходит в сердце семи шпилей, это повторение веселых мелодий у дверей дома производит страшное действие. Ужасное было бы в самом деле зрелище, если бы судья Пинчон (который не дал бы ни пенни даже за волшебные звуки скрипки Паганини) показался в двери в своей окровавленной одежде с нахмуренными бровями на побледневшем лице и прогнал прочь чужеземного бродягу. Случалось ли еще когда-нибудь веселой музыке играть там, где вовсе не расположены к танцам? Да, и очень часто. Этот контраст встречается ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Печальный, мрачный дом, из которого убежала жизнь и в котором засела зловещая смерть, хмурясь угрюмо в своем одиночестве, символизирует многие сердца, которые, несмотря на свое горе, вынуждены слушать мирской шум и веселую трескотню окружающих их людей.

Итальянец еще продолжал свое представление, когда мимо Дома с семью шпилями снова прошли уже знакомые нам приятели.

— Э, брат! — сказал Дикси музыканту. — Ступай отсюда куда-нибудь в другое место со своими глупостями. Здесь живет семейство Пинчонов, и теперь они в большом горе. Вряд ли сегодня им придется по душе твоя музыка. В городе толкуют, что убит судья Пинчон, которому принадлежит этот дом, и что сюда идет городской маршал. Так что убирайся, брат, отсюда подальше.

Когда итальянец поднимал на плечи свою ношу, он увидел на ступеньке крыльца карточку. Подняв ее и увидев на ней что-то написанное карандашом, он попросил одного из приятелей прочесть надпись. То была гравированная визитная карточка судьи Пинчона с записью на обороте, относившейся к разным делам, которые он намерен был вчера исполнить. Вероятно, она выпала из кармана жилета судьи, когда он, прежде чем войти в лавочку, пробовал попасть в дом через парадную дверь. Несмотря на то, что дождь порядочно размочил карточку, надпись сохранилась еще довольно хорошо.

— Посмотри-ка, Дикси! Это, кажется, принадлежит судье Пинчону! Посмотри — вот напечатано его имя, а тут что-то написано, я думаю, его рукой.

— Пойдем, брат, отнесем ее городскому маршалу! — сказал Дикси. — Это, пожалуй, поможет ему найти ключ к делу. Немудрено, брат, что судья вошел в эту дверь и не вышел отсюда! Здесь живет его кузен, который в прошлом уже выкинул одну такую штуку. А старая мисс Пинчон, наверно, увязла в долгах, и так как бумажник судьи был довольно толст, то чего доброго… у них, брат, в жилах течет дурная кровь!

— Тише, тише! — шепнул его приятель. — Мне кажется грехом говорить о таких вещах. Но я согласен с тобой: нам лучше отправиться к городскому маршалу.

— Да-да! — пробормотал Дикси себе под нос. — Я всегда говорил, что в ее нахмуренных бровях есть что-то недоброе!

Итак, друзья направились к жилищу маршала. Итальянец также пошел своей дорогой, бросив еще один взгляд на полуциркульное окно. Что касается детей, то они все вдруг пустились бежать прочь от дома, как будто за ними погнался какой-нибудь великан или леший, и, отбежав довольно далеко, остановились так же внезапно и единодушно, как и побежали.

Когда они оглянулись издали на безобразные шпили старого дома, им показалось, как будто над ним скопился какой-то мрак, которого не в состоянии разогнать никакой свет. Им представлялось, как Гепзиба хмурится и кивает им из нескольких окон одновременно, а воображаемый Клиффорд, который (это сильно бы его огорчило, если бы он узнал) всегда наводил ужас на этот маленький люд, стоит позади Гепзибы в своем полинялом платье и делает какие-то зловещие знаки. Весь оставшийся день самые боязливые из детей пробирались окольными улицами, чтобы только не проходить мимо Дома с семью шпилями, а храбрецы собирались толпой и во всю прыть пробегали мимо его страшных дверей и окон.

Прошло немногим больше получаса после того, как удалился итальянец с его неуместной музыкой, когда возле старого вяза остановился дилижанс. Кондуктор снял с крыши дилижанса сундук, узел и картонную коробку и положил все это у дверей дома. Из дилижанса появилась красивая фигурка молодой девушки в соломенной шляпке. То была Фиби. Хотя она не казалась уже такой беспечной и игривой, как в начале нашей истории, — она стала серьезнее, женственнее и вдумчивее, — но все-таки ее озаряло тихое, естественное сияние радости и легкости. Однако мы считаем, что теперь даже Фиби опасно переступать через порог Дома с семью шпилями. Сумеет ли она прогнать из него толпу привидений, которая поселилась здесь со времени ее отъезда, или же сама сделается такой же бесцветной, болезненной, печальной и безобразной — станет призраком, который будет бесшумно скользить вверх-вниз по лестнице и пугать детей, останавливающихся напротив окон?

По крайней мере, мы рады, что можем предупредить чуждую подозрительности молодую девушку, что в этом доме не осталось больше никого, кто мог бы ее встретить, кроме разве что судьи Пинчона, все еще сидевшего в дубовом кресле.

Фиби попыталась сперва отворить дверь лавочки, но та не поддалась; увидев белую занавеску, которой было задернуто окно в верхней части двери, девушка тотчас поняла, что в доме случилось что-то необыкновенное. Она отправилась к большому порталу над полуциркульным окном. Найдя и эту дверь запертой, она постучала молотком. Ей ответило эхо опустевшего дома. Девушка постучала еще и еще раз и, приложив ухо к двери, услышала или вообразила, что услышала, будто Гепзиба осторожно идет по скрипучим половицам к двери, чтобы отворить ей. Но за этими воображаемыми звуками наступило такое мертвое молчание, что Фиби спросила себя, не ошиблась ли она домом, как бы ни был он ей знаком по своему виду.

В эту минуту ее внимание отвлек детский голос. Кто-то звал ее по имени. Посмотрев в ту сторону, откуда доносился этот голос, Фиби увидела маленького Неда Хиггинса, который стоял на значительном расстоянии от нее, посреди улицы. Мальчуган топал ногами, качал головой, делал обеими руками умоляющие знаки и кричал ей изо всей силы: