Если Гепзибе случалось быть свидетельницей такой сцены, она качала головой с каким-то смешанным выражением удовольствия и грусти. Она говорила, что Клиффорд всегда — с самого своего детства — восхищался колибри и что его восторг при виде этих птичек был одним из самых ранних признаков его любви к прекрасному.
— Удивительный случай, — замечала добрая леди. — Надо же было художнику посадить эти бобы с красным цветом, который колибри так любят и которого сорок лет уже не видно было в саду, — в то самое лето, когда вернулся Клиффорд!
При этих словах слезы показывались на глазах у бедной Гепзибы, а иногда лились такими потоками, что ей приходилось скрывать свое волнение от Клиффорда в отдаленном углу сада. Все удовольствия этого периода жизни вызывали у нее слезы. Он наступил очень поздно и был подобен бабьему лету, которое скрывает разрушение и смерть под маской солнечных, благоухающих дней. Чем больше детского счастья чувствовал Клиффорд, тем печальнее, по всей видимости, была истина, которую ему предстояло постигнуть. Таинственное и ужасное прошлое уничтожило его память, будущее лежало перед ним каким-то пробелом; у него оставалось только это мечтательное, неосязаемое настоящее, но оно, в сущности, было ничем. Даже сам он, как видно было по многим признакам, сознавал, что это только игра — он позабавился и теперь смеется над собой, вместо того чтобы предаваться ей всецело. Всю свою жизнь он учился, как быть несчастным, жалким созданием, подобно тому, как иной учится иностранным языкам, и теперь, с горьким уроком в сердце, с трудом мог постичь свое маленькое, невесомое счастье. Часто в его глазах появлялась мрачная тень сомнения.
— Возьмите мою руку, Фиби, — говорил он, — и сожмите ее крепко, крепко! Дайте мне розу, я схвачу ее за шипы и попробую разбудить себя резкой болью!
Очевидно, он желал испытать это болезненное ощущение для того, чтобы удостовериться посредством наиболее знакомого ему ощущения, что сад, семь почерневших от непогоды старых шпилей, нахмуренный взгляд Гепзибы и улыбка Фиби были действительностью.
Автор совершенно уверен в симпатии читателя, иначе он не решился бы рассказывать мелкие подробности и происшествия, с виду такие ничтожные, не необходимые для того, чтобы дать читателю представление о пребывании Клиффорда в саду. Это был эдем пораженного громом человека, который убежал сюда из страшной пустыни.
Одним из главных предметов его интереса являлось семейство кур. Чтобы угодить Клиффорду, которого тяготило их заключение, кур выпустили на волю, и они бегали теперь по саду, причиняя ему некоторый вред, но вырваться из него им не позволяли с трех сторон соседние строения, а с четвертой — деревянная решетка. Они проводили значительную часть времени у источника Моула, где водились улитки, составлявшие, очевидно, их излюбленное лакомство; даже солоноватая вода источника, неприятная для остального мира, так пришлась им по вкусу, что они беспрестанно ее пробовали, подняв кверху голову и чмокая клювом, совсем как знатоки вин вокруг бочки. Куры вообще довольно любопытные создания и достойны изучения; но быть не может, чтобы существовали еще где-нибудь птицы такой странной наружности и с такими повадками, как эти.
Выглядели они действительно престранно! Сам Горлозвон (так звали петуха) несмотря на то, что стоял, как на ходулях, на двух высоких ногах, с достоинством во всех своих движениях, был немногим крупнее обыкновенной куропатки, а две его курицы сильно напоминали перепелок; что же касается единственного цыпленка, то он был так мал, что мог бы еще поместиться в яйце, но в то же время уже достаточно оперился и набрался опыта. С каким постоянством наседка заботилась о его безопасности, раздуваясь чуть ли не в два раза и бросаясь каждому любопытному в лицо только за то, что он смотрел на ее отпрыска. С каким усердием она рылась в земле, с какой бесцеремонностью вырывала какой-нибудь превосходный цветок или растение для того только, чтобы достать из-под его корня жирного червяка. Каждую минуту слышны были то ее нервическое кудахтанье, когда цыпленок случайно исчезал в высокой траве или под тыквенным листом, то довольное квохтанье, когда она удостоверялась, что он сидит под ее крылом, то испуганные крики или шумный вызов на бой, когда она замечала на заборе своего злейшего врага, соседского кота, — так что мало-помалу наблюдатель начинал принимать почти такое же сильное участие в этом птенце, как и его мать.
Когда Фиби познакомилась со старой курицей поближе, та позволяла ей иногда брать своего цыпленка в руки, и в то время, когда девушка с любопытством разглядывала крапинки на его крыльях, забавный хохолок на голове и небольшие пучки перьев на каждой ножке, маленькая птичка щурилась на нее с проницательным видом.
Другая курица с самого приезда Фиби находилась в большом отчаянии, причиной которого, как выяснилось впоследствии, была ее неспособность нести яйца. Но однажды она обратила на себя общее внимание необыкновенно самодовольным видом. Склонив голову набок и гордо глядя по сторонам, она бегала то в один, то в другой угол сада с невыразимо радостным кудахтаньем. Все догадались, что эта, тоже редкая курица, несмотря на то, что ее ставили ниже другой, носила в себе что-то бесценное. Через несколько минут послышалось страшное квохтанье, а затем раздался поздравительный крик Горлозвона и всего его семейства, включая цыпленка, который, по-видимому, так же хорошо понимал происходящее, как его отец, мать и тетка. В тот же день Фиби нашла миниатюрное яйцо — не в обыкновенном гнезде: оно было хитро спрятано под кустом смородины на сухой прошлогодней траве. Гепзиба, выслушав ее донесение, завладела яйцом, решив приготовить его на завтрак Клиффорду, так как яйца этих кур, по ее словам, всегда славились нежным вкусом. Она хотела порадовать брата этим лакомым кушаньем! Горлозвон, похоже, затаил в душе обиду, потому что на другой же день предстал вместе с матерью яйца перед Фиби и Клиффордом и начал говорить им на своем языке речь, которая, может быть, оказалась бы очень длинной, если бы Фиби не пришла в голову мысль отпугнуть их. Обиженный петух удалился на своих длинных ножках в дальний конец сада и не появлялся до тех пор, пока Фиби не предложила ему в знак примирения пряный пирожок.
Мы, без сомнения, остановились слишком надолго у скудного ручейка жизни, который протекал через сад Дома с семью шпилями. Но эти мелкие происшествия и радости приносили видимую пользу Клиффорду. В них был земной запах, возвращавший ему здоровье. Некоторые из занятий действовали на него самым благотворным образом. Например, он очень любил, наклонившись над источником Моула, наблюдать за фантасмагорией непрестанно менявшихся фигур, что появлялись от движения воды на мозаике из разноцветного булыжника, которым выложено было дно источника. Клиффорд говорил, что на него оттуда смотрят какие-то лица, прелестные, очаровательно улыбающиеся, и каждое лицо такое розовое, и каждая улыбка такая ясная, что ему становилось грустно, когда они исчезали, и он нетерпеливо ждал появления этого неуловимого волшебства. Но иногда он вдруг вскрикивал: «Черное лицо на меня смотрит!» — и после этого целый день был расстроен. Фиби, наклоняясь над источником подле Клиффорда, не видела ничего подобного — ни красоты, ни безобразия, а только разноцветный булыжник, который как будто двигался от волнения воды в ключе. Черное же лицо, пугавшее Клиффорда, было не что иное, как тень от ветки дамасской сливы.
По воскресеньям, после того как Фиби возвращалась с вечерни — она была девушкой набожной и не могла пропустить обедню или вечерню, — в саду непременно устраивался небольшой скромный праздник. Кроме Клиффорда, Гепзибы и Фиби, в нем принимали участие еще два гостя. Одним был художник Холгрейв, который, несмотря на свое знакомство с реформаторами и другие странные и загадочные поступки, продолжал занимать высокое место во мнении Гепзибы. Другим — нам почти совестно это сказать — был почтенный дядюшка Веннер, в чистой рубашке, во фраке из толстого сукна, который казался гораздо приличнее, нежели обыкновенная его одежда, тем более что он был заплатан на локтях и мог считаться совершенно целым, если только не обращать внимания на несколько неодинаковую длину пол. Клиффорд обнаруживал иногда удовольствие при встрече со стариком: Веннер нравился ему своим приятным, веселым характером, напоминавшим сладкий вкус подмороженного яблока, которое иногда поднимаешь в декабре с земли под деревом. Присутствие человека, стоявшего на самой низкой ступени общества, было приятнее для падшего джентльмена, нежели присутствие особы из среднего класса; кроме того, сравнивая себя с дядюшкой Веннером, Клиффорд ощущал, что еще молод, и радовался этому. На самом деле, Клиффорд сам себе не признавался в том, что он уже пожилой человек, и лелеял мечты о прекрасном будущем — мечты, правда, столь неясные, что за ними не могло следовать разочарование, хотя, без сомнения, сердце его сжималось, когда какое-нибудь обстоятельство или воспоминание заставляло его
