столько портретиков, сколько успел, пока мама не позвала завтракать. Отец, придя с работы, обнаружил порезанные деньги и долго не мог понять, что с ними произошло. Тут как раз мать привела сына из детского сада, а мальчик сразу отцу и похвастался: «Папа, это я вырезал дедушку Ленина и снес в садик! Марья Ивановна меня похвалила!»
Мать схватилась за сердце, а взбешенный отец давай бить ребенка по ручонкам, пока опомнившаяся мать не отняла у него сына.
Много ли надо такому малышу? В нервном шоке и со вспухшими руками его отвезли в больницу. Из больницы позвонили в милицию. Приехал следователь. Мальчик ему все и рассказал. Отца посадили за вскрывшиеся хищения. А наша примерная Марья Ивановна по сей день работает в том же садике, только теперь уже заведующей.
—
—
История девятая,
Поездила я по стране, поработала в разных театрах и решила вернуться в Ленинград. Первое время устроиться мне никак не удавалось, подрабатывала на радио, на телевидении, Снегурочку на детских елочных представлениях изображала. Тем временем окончательно оформила развод с мужем, и он мне от щедрот своих выделил комнату в двадцать метров. У него была трехкомнатная квартира до развода. Так он ее разменял на двухкомнатную для себя и комнату в общей квартире для меня. Ну, хоть жить было где. А жилось туговато, надо прямо сказать.
И вот как-то сижу я дома, кропаю какой-то дурацкий сценарий для сельской самодеятельности — тоже вид заработка. Тут звонит мне Костя Кузьминский.
— Слушай, Эмма! Мне позарез надо двадцать рублей. Заложил в ломбард матушкино обручальное кольцо, а завтра срок подходит. Если не выкуплю — пропадет. Надо тридцать рублей, а у меня только десять. Можешь на неделю двадцать рублей одолжить?
— Нет, Костенька, не могу. Самой надо отдать соседке за телефон и за свет, а нет ни копья. Боюсь на кухню выходить. Извини уж!
Вешает Костя трубку, а я снова принимаюсь за свой сценарий. Через пару часов он вдруг является собственной персоной. А надо вам сказать, что поэт Кузьминский редко на своих двоих передвигался. Обычно он лежал у себя дома на диване в халате, строчил стишки, а вокруг него крутились поэты и художники. Можно сказать, что его диван и был центром «второй культуры». Является Костя и протягивает мне десятку:
— Так я и не нашел еще двадцать рублей. Кольцо все равно пропадет, так хоть ты свои долги заплати. А то съедят тебя соседи, и русский театр останется необновленным твоими идеями.
Обрадовалась я, схватила десятку и тут же, в коридоре, взяв карандаш, лежавший на телефонном столике, на краю этой самой десятки стала подсчитывать, сколько мне надо отдать за свет и телефон и не останется ли за квартиру заплатить? А Костя поворчал, что я к деньгам почтения не имею, и потопал обратно на свой диван.
Только я собралась свою десятку, из которой на все платы так и не выкроилось, нести к соседке, как снова звонок в дверь. Является московский поэт Бахыт Кенжиев.
— Эмма, выручай! Надо срочно возвращаться в Москву, а я деньги потерял! Есть десятка?
— На твое счастье есть. Вот она.
Отдаю ему Костину десятку, и счастливый Бахыт убегает.
Через час звонит художник Юра Галецкий: — Эмма! Ты давала десятку Бахыту? Так вот, он мне ее вернул для тебя: мы его провожали и собрали ему на билет. Мне сегодня некогда, так я ее Ширали передал, он тебе занесет.
Жду я, жду Ширали, а он звонит только на следующий день:
— Эмма! Я честно нес тебе твою десятку, но по пути зашел в «Сайгон» и там встретил три дня не жравшего Сашку Исачева, ему отдал. Не сердишься?
— Конечно, нет! Отдал и отдал.
«Сайгон» — это кафе на углу Невского и Владимирского, а Саша Исачев — художник из Белоруссии, у нас в Ленинграде прижился.
Так ушла от меня эта десятка.
Прошло полгода примерно, и вот стал наш Костя собираться на Запад. Собирал он стихи неофициальных поэтов, прозу самиздатскую, а вот про деньги как-то подзабыл, понадеялся, что все само собой утрясется. Остается неделя до отъезда, а у него денег нет на билет! Кинули мы клич, и понесла наша неофициальная шатия-братия свои трешки, пятерки и десятки Косте на отъезд. Приносили и бросали в кувшин, который кто-то для этого поставил посреди стола. Пришло время за билетами идти, Костя меня и просит: «Эмма! Я тут страничку дописать должен, а ты пока вытряхни деньги из кувшина, может, уже
