Буду только рада. Спасаюсь в своем кабинете и принимаюсь разбирать почту.

Корреспонденции всегда много. Стивен тратит такие огромные суммы, что вполне способен в одиночку удержать на плаву американскую экономику, а потому регулярно приходят кипы счетов. Ну, а когда он решает провести рабочий день не в городском офисе, а дома, курьер неизменно приносит дополнительную связку бумаг. С удовольствием пью кофе и одновременно просматриваю документы. Счет от адвоката, контракт на обслуживание офисного здания, ведомости на зарплату сотрудникам, три приглашения оформить новые кредитные карты, пятнадцать приглашений на светские мероприятия, куча рекламных проспектов, обещающих фантастические усовершенствования домашнего хозяйства. Тщательно сортирую почту, раскладываю в стопки по степени важности, а макулатуру отправляю в корзину.

Неожиданно в поступившей из офиса пачке обнаруживаю медицинские счета. Странно, им здесь быть не полагается. В функции агента не входит оплата лечения клиентов. Просматриваю бумаги и вижу, что услуги оплачены производящей компанией, снимавшей последний фильм с участием Бретта. Компания жаждет получить компенсацию. Начинаю читать внимательно и встречаю имя Бретта Эллиса. Срочная медицинская помощь. Зондирование желудка. Госпитализация. Пребывание в реабилитационном отделении.

Вот это да! Что же случилось? Да, Бретт действительно заметно изменился: сниматься отказывается, да и ведет себя совсем иначе. Есть ли связь? Пресса молчит — я заметила бы любое сообщение. Да и Стивен ничего не говорит.

Во всяком случае, меня это не касается. Вот только запретить себе думать невозможно, так же как невозможно не мечтать о каком-нибудь платье от Фреда Сегала, которое нельзя ни купить, ни забыть. Стараюсь отвлечься: вспоминаю летнюю коллекцию в «Барниз», шикарные туфли от Кристиана Лобутена, золотых рыбок Тэкери, сценарии Адама — все подряд. И все же после папиных похорон мысли о Бретте не отступают. Опасные мысли. В какой-то момент он дотронулся до моей руки — невинное прикосновение, почему-то застрявшее в памяти. Запах стирального порошка от рубашки. Выражение раскаяния на красивом лице. Было ли все это? Физическая привлекательность — опасная, грозная сила, способная порождать фантазии и иллюзии. Нет, не имею права вновь поддаться колдовским чарам.

И все же Бретт выглядел другим — таким, как раньше, до наступления эпохи головокружительного успеха и прихода славы. В самом начале нашего романа он как-то раз купил билеты в «Голливуд-Боул». Исполнялась увертюра Чайковского «1812 год», и грандиозный финал сопровождался фейерверком.

— Знаешь, а ведь Чайковский написал свое первое произведение для матери, — неожиданно заметил Бретт. — Когда она умерла, ему было четырнадцать лет, и он сочинил ей вальс.

— Но она не услышала?

— Нет. Правда, горько? Мать так и не узнала, что ее сын — гений. А Чайковский был гением.

Я кивнула, хотя и понятия не имела, кто такой Чайковский. До этого даже ни разу не была на концерте классической музыки.

— Многое бы отдал за такой талант, — признался Бретт. Да, в то время он умел восхищаться, да и вообще был скромным. Но скоро изменился: к третьему фильму так возгордился, что уже никто не мог с ним сравниться. Даже Чайковский.

И вот недавняя встреча напомнила о наших первых, по-настоящему счастливых днях. Он искренне радовался знакомству с Тэкери. Когда-то я страстно мечтала о том, что Бретт вернется и восхитится прекрасным ребенком, которого мы вместе создали. Хотелось разделить радость каждого нового достижения малыша. Все было впервые: первая улыбка, первые попытки ползать, первое слово — кстати, оно звучало почти как «па-па». Растить общего ребенка — почти то же самое, что сидеть за роскошным столом в прекрасном собственном ресторане. Ребенок и сам по себе дарит необыкновенную, ни с чем не сравнимую радость, а если можно разделить восхищение с близким человеком, радость становится еще ярче, еще острее.

Но какой смысл думать и вспоминать? У меня другая, новая жизнь. У меня есть Адам, и я его люблю. Если Бретт дошел до медицинских счетов, это его проблемы. Нельзя об этом думать. Кладу счета в конверт, чтобы переслать по назначению, и открываю в компьютере клиентскую базу Стивена, чтобы посмотреть адрес.

«Ожидается новый адрес», — отвечают мне.

Хм, неужели переехал? Что ж, все равно придется звонить, ведь Стивен хочет встретиться.

— Привет! — слышится голос Беллы, и она впархивает в кабинет. Я погрузилась в воспоминания и совсем забыла о том, что сегодня должна прийти подруга, причем не одна, а с тетушкой. На прошлой неделе она позвонила и сообщила, что тетя приехала в Лос-Анджелес и встреча состоялась. Она решила, что так надо. Не хочу ли я тоже познакомиться? У меня сложилось впечатление, что Белле не терпится похвастаться своей калифорнийской жизнью, а я вхожу в выставочную программу вместе со Стивеном Шо. Выйдя замуж за Джейми, его старшего сына, она автоматически приобрела сумасбродного свекра. Непонятно только, зачем им хвастаться.

— Очень занята? — спрашивает Белла.

— Ни за что не угадаешь, чем пришлось заниматься утром, — жалуюсь я. С тех пор как Белла нянчила в этом доме детей, мы не перестаем обмениваться причудливыми историями. Чтобы узнать Стивена во всей красе, надо на него поработать.

— Ну, рассказывай. — Подруга целует меня в обе щеки и усаживается в кресло напротив стола. Выглядит она счастливой.

— Вытаскивала кактусовые колючки из толстой задницы босса.

Белла смеется:

— Неужели обошлось без визита к врачу? Не верю, что наш ипохондрик согласился упустить возможность полечиться.

— Правильно делаешь, что не веришь. Врач приедет во второй половине дня. Слушай, ты же собиралась привезти тетушку.

— А она здесь. Пошла посмотреть сад.

Дружно вытягиваем шеи к окну и видим женщину сорока с лишним лет. Стоит недалеко от дома и любуется живописным прудом. Не подозревая, что находится под пристальным наблюдением, опускает ладонь в фонтан, который наконец-то снова заработал, и с удовольствием следит, как вода струится между пальцами. На ней яркое платье и практичные туфли на сплошной подошве. Новая родственница выглядит вполне симпатичной: веселые морщинки вокруг глаз, пухлые губы. Но ведь она бросила племянницу, когда та осталась сиротой, а потому твердо знаю, что не могу и не хочу проникнуться симпатией.

— Ну и как? — осторожно осведомляюсь я.

— Отлично. — Белла широко улыбается. Поправляет длинные светлые волосы и внимательно смотрит прозрачными голубыми глазами. До чего же красива! Стоит ли удивляться, что телевидение не прошло мимо?

— Она ничего? — Такого развития событий я почему-то не ожидала.

— Очень хорошая. Я боялась, что возникнет неловкость… ну, сама понимаешь, после стольких лет. Но тетя оказалась милой, Перл. Да, очень-очень милой. — Белла задумчиво смотрит в окно. — Не могу передать, как приятно наконец-то найти близкого человека. — Она стучит в стекло. Гостья из Англии поднимает глаза, и обе радостно машут. Никогда еще не видела подругу в таком счастливом возбуждении. — Наверное, это глупо, но ее приезд наполнил мое существование смыслом. Странно, да?

— Ничуть, — услужливо отрицаю я.

— Тетя пригласила меня к себе на Рождество. Только представь, Перл. После долгих лет одиночества встречу Рождество в кругу семьи! — Белла ликует, как будто узнала, что получила «Оскар».

Очень хочется спросить, из каких соображений тетя бросила ее и обрекла на эти самые долгие годы одиночества, однако молчу, чтобы не омрачать радость.

— Класс! — поддерживаю я.

— У нее много фотографий мамы и папы, — продолжает Белла.

— Ты смотрела фотографии родителей?

— Нет, они же в Англии. Но я хотя бы знаю, что осталась память. Даже не помню, как родители выглядели.