Молча держу в руках бумажную трубку, потом говорю:
– Отныне я хочу постараться стать человеком получше.
Давиться в ресторанах, дурить людей – больше я такого дерьма делать не собираюсь. Спать с кем ни попадя, заниматься случайным сексом – такого дерьма тоже.
Говорю:
– Я позвонил в город и на вас нажаловался. Позвонил на телестанцию и нарассказывал им кучу всякого.
У меня болит живот, но от чувства вины, или от набившегося стула – сказать не могу.
Так или иначе – говна во мне по самые уши.
В какую-то секунду становится легче смотреть в тёмное кухонное окно над раковиной, за которым ночь.
В окне отражение меня, с виду такого же отощавшего и тонкого, как моя мама. Нового, праведного и потенциально-божественного Святого Меня. Там Бэт, которая смотрит на меня, сложив руки. Там Дэнни, который сидит у кухонного стола, ковыряясь ногтем в своём грязном ухе. Потом заглядывает под ноготь.
– Дело в том, что мне просто хотелось, чтобы вам была нужна моя помощь, – говорю. – Я хотел, чтобы вам пришлось меня о ней попросить.
Бэт и Дэнни смотрят на меня взаправду, а я разглядываю нас троих, отражённых в окне.
– Ну конечно, сто пудов, – соглашается Дэнни. – Мне нужна твоя помощь, – он спрашивает Бэт. – Что там насчёт нас по ящику?
А Бэт пожимает плечами и отвечает:
– Кажется, это было во вторник, – говорит. – Нет, стойте, что у нас сегодня?
А я спрашиваю:
– Так я тебе нужен?
А Дэнни, всё ещё сидя на стуле, кивает на бумажную трубку, которую я держу наготове. Подставляет мне своё грязное ухо и просит:
– Братан, давай ещё раз. Это круто. Вычисти мне второе ухо.
Глава 39
Уже успело стемнеть, и начался дождь, пока я добрался до церкви, а Нико ждёт меня на стоянке. Она выкручивается внутри своей куртки, на мгновение один рукав виснет пустым, а потом она вытряхивает в него свою руку. Нико тянется пальцами под манжету другого рукава и вытаскивает что-то белое и кружевное.
– Потаскай это для меня с собой, – говорит она, вручая мне тёплую пригоршню кружев и резинок.
Это её лифчик.
– Всего пару часиков, – просит она. – У меня нету карманов.
Она улыбается уголком рта, прикусив немного нижнюю губу верхним зубом. Её глаза сверкают от дождя и уличных фонарей.
Не забирая у неё вещь, говорю, что не могу. Больше не могу.
Нико пожимает плечами и заталкивает лифчик обратно в рукав куртки. Все сексоголики уже ушли внутрь, в комнату 234. Пустые коридоры с навощёным линолеумом и досками объявлений на стенах. Повсюду развешаны новости церкви и художественные проекты детишек. Выполненные пальцем рисунки Иисуса с апостолами. Иисуса с Марией Магдаленой. Направляясь в комнату 234, иду на шаг впереди Нико, а она хватает меня за ремень и тянет, разворачивая спиной к доске объявлений.
Как у меня болит всё внутри, раздуваясь и сжимаясь в судорогах, когда она тянет меня за ремень, – эта боль вызывает у меня кислотную отрыжку в горле. Я прижат спиной к стене, она просовывает свою ногу между моих и обвивает руками мою голову. Её груди мягко и тепло торчат между нас, рот Нико пристраивается поверх моего, и мы оба дышим её духами. Её язык больше у меня во рту, чем у неё. Её нога трёт не мою эрекцию, а мой забитый кишечник.
Спазмы могут означать рак толстой кишки. Могут означать острый аппендицит. Надпочечную недостаточность.
Курить сигареты. Грызть ногти. В своё время секс был для меня лечением от всего на свете, но сейчас, когда по мне ползает Нико – я просто не могу.
Нико говорит:
– Хорошо, поищем другое место.
Она отступает, а я складываюсь пополам от боли в животе, и спотыкаюсь в направлении комнаты 234, пока Нико шипит за моей спиной.
– Нет, – шипит она.
Из комнаты 234 доносится голос лидера группы:
– Сегодня вечером мы поработаем над четвёртым шагом.
– Не туда, – повторяет Нико, пока мы не оказываемся в открытых дверях, а нас рассматривает толпа народу, сидящего вокруг широкого низкого стола, заляпанного краской и в бугорках от засохшего клея. Стулья в виде маленьких пластиковых ковшиков такие низкие, что колени у всех прямо торчат спереди. Все эти люди молча смотрят на нас. Все эти мужчины и женщины. Городские легенды. Все эти сексоголики.
Лидер группы спрашивает:
– Кто здесь у нас ещё ведёт работу над четвёртым шагом?
Нико проскальзывает поперёк дороги и нашёптывает мне в ухо, шепчет:
– Если ты пойдёшь туда, ко всем этим несчастным, – объявляет Нико. – То я тебе больше никогда не дам.
И я прохожу к столу, падая на пластиковый стул.
Все смотрят, а я говорю:
– Привет. Я Виктор.
Глядя Нико в глаза, сообщаю:
– Меня зовут Виктор Манчини, и я сексоголик.
И добавляю, что застрял на своём четвёртом шаге, будто навечно.
Чувство похоже не столько на окончание, сколько на очередную начальную точку.
А Нико, по-прежнему стоя в дверях, плачет не какими-нибудь там слезами, а настоящими рыданиями: чёрные капли туши градом рвутся из её глаз, и она размазывает их, вытирая рукой. Нико говорит, даже орёт:
– Ну а я – нет! – и на пол из рукава её куртки выпадает лифчик.
Кивая на неё, говорю:
– А это Нико.
А Нико произносит:
– Ебитесь-ка вы все, ребята, в рот, – подхватывает лифчик и исчезает.
И тут все говорят:
– Привет, Виктор.
А лидер группы продолжает:
– Итак.
Рассказывает:
– Как я говорил, лучшая точка для проникновения в суть – это припомнить, где вы потеряли девственность…
Глава 40
Где-то на северо-северо-восток над Лос-Анджелесом я почти растёр себе кое-что, поэтому попросил Трэйси отпустить меня на минутку. Это было целую жизнь назад.
С длинной белой ниткой слюны, одним концом свисающей с моей шишки, а другим – с её нижней губы, с горячим раскрасневшимся от недостатка воздуха лицом, ещё держа в кулаке мой натёртый поршень, Трэйси
