раненого. Возможно, судьба сжалилась над этим человеком, решив, что он слишком хорош и ему не стоит переживать горькие минуты поражений и позора.
Мы вернулись к себе в часть, и снова началось время нервного напряжения и опасностей. Обстановка была настолько критической, что наши отпуска домой, которых мы с таким нетерпением ждали, отменили. Прошло несколько месяцев, когда мне снова позволили отлучиться с передовой, на этот раз за запчастями. Мне снова довелось побывать в Дубно, приграничном с Польшей городке на Западной Украине. Здесь мне, к счастью, удалось избежать того, чтобы стать свидетелем еще одного отвратительного и страшного события, но я готов поручиться, что оно на самом деле произошло, в чем готов поклясться.
Как-то поздно вечером полевая жандармерия и местные коллаборационисты провели серию рейдов и арестовали всех проживавших в округе евреев. В три часа ночи они начали их расстреливать. Расстрелы закончились вскоре после наступления рассвета. Лежа в кровати, я догадывался, что происходит, но боялся поверить своим подозрениям. Почему кого-то расстреливали только за то, что он еврей? Кому и чем он мог помешать? Как такое могло быть правдой? Нет оправдания той фантастической жестокости, с которой мы относились к этому народу, но средний немецкий солдат прозревал очень медленно, осознавая то, что творилось у него за спиной.
Во время той массовой акции было казнено три тысячи евреев, в том числе женщины и дети. Еще через неделю та же участь постигла еще четыре тысячи человек. Поскольку первая операция прошла без сучка и задоринки, в полевой жандармерии решили, что они могут действовать открыто, и вторая массовая бойня произошла при свете дня. Мне довелось видеть несчастных жертв той казни еще до того, как их расстреляли, и у меня до сих пор болит сердце от воспоминаний об их слезах и униженных мольбах о милосердии. Настоящий солдат никогда не примет участие в подобной бойне, которая достойна лишь мясника.
Когда я рассказал обо всем этом своим товарищам, мне не верили, и я сам поневоле засомневался, не были ли все те события плодом моего воображения или ни на чем не основанных слухов.
Но мои сомнения очень скоро развеялись, после того как я собственными глазами увидел одну из таких казней.
Я снова был ранен, и меня отправили в полевой госпиталь в городе Ровно, примерно в пятидесяти километрах от Дубно. На период выздоровления мне разрешили совершать прогулки по городу. Повсюду ходили слухи, что вот-вот должна была состояться еще одна массовая казнь местных евреев. К тому времени я уже успел привыкнуть ко всяким ужасам и решил, что следует покончить с остатками сомнений, которые продолжали меня донимать, и посмотреть на все собственными глазами.
Тщательные меры предосторожности говорили о том, что эти бесчеловечные акции стараются держать в секрете. Местных жителей предупредили, чтобы они не появлялись на улицах города под угрозой того, что слишком любопытные могут поплатиться за это своей жизнью. А всех немецких солдат, тех, что не относились к полевой жандармерии или не входили в состав специальных команд, заперли в казармах. Конечно, было невозможно полностью сохранить в тайне факт расстрела тысяч человек, но, как я полагаю, та озабоченность мерами предосторожности была вызвана в первую очередь чувством некоторого стыда.
Получилось так, что в назначенный день меня выписали из госпиталя и отправили к месту, где дислоцировалась моя часть, а именно в Киев. Поэтому я мог спокойно, ничего не опасаясь, уйти из госпиталя. Однако вместо того, чтобы отправиться в Киев, я смело пошел в то место сразу же за городом, где должна была состояться массовая казнь. С помощью некоторых нехитрых трюков, известных каждому бывалому солдату, вскоре мне удалось занять место в оцеплении. Это было легко, поскольку тех солдат собирали с бору по сосенке из всех близлежащих частей и никто не был знаком друг с другом.
На месте казни был уже подготовлен широкий ров. Туда длинными колоннами согнали семнадцать тысяч евреев, которых должны были тут же расстрелять. Их собирали в группы; некоторые пребывали в изумлении, другие — в истерике, одни молились, другие — посылали самые страшные проклятия на головы своих палачей. Залп — и приходила очередь следующей группы, еще один залп — и еще одна группа. Так прошел примерно час. Я почувствовал, что больше не могу этого выдержать. Никто не взял себе за труд озаботиться тем, чтобы убедиться, что все жертвы действительно мертвы, что их не похоронят живыми, ранеными, но пребывающими в полном сознании. Среди расстрелянных были и женщины, прижимавшие к себе маленьких детей. Я и представить себе не мог, что где-то в мире, не говоря уже о Германии, могут существовать чудовища, подобные тем офицерам, что отдали приказ на проведении подобной процедуры и командовали казнью. В течение последующих дней я был весь во власти ужаса от тех событий.
Но долг солдата потребовал, чтобы я вернулся на фронт. Прошло несколько дней боев на отдельных участках, после чего линия нашей обороны дрогнула. Русские становились все сильнее, мы теряли отдельные позиции, потом отвоевывали их назад, чтобы вновь потерять. Наконец, наступил день, когда началось отступление на всем нашем участке обороны. Мы отступали медленно, сохраняя порядок, но этот факт никого не мог обмануть: мы начали движение в обратном направлении. Отступая, я все время думал о том, что дела рук нашей полевой жандармерии в тылу теперь больно ударят против нас самих. (Все же обычно массовые расстрелы, подобные вышеописанным, осуществлялись силами специальных зондеркоманд. — Ред.) Зверство и жестокость порождают ответную жестокость.
В это время меня направили в небольшой городок с населением в несколько тысяч человек на должность специалиста по артиллерийскому вооружению. Городок назывался Козелец и находился примерно в тысяче километров от линии фронта. У меня в подчинении было семь солдат, собранных из разных частей, грузовая автомашина и несколько лошадей. Нашей задачей был подрыв захваченных у противника снарядов, которые не могли быть использованы нашей артиллерией, а также сбор орудий и другой техники, разбросанной на обширной прилегающей территории (это район Киевского котла, где в окружение в сентябре 1941 г. попали 452 700 советских воинов, большая часть которых была пленена или погибла. — Ред.).
Недавно меня повысили в звании до фельдфебеля, и мое новое звание и необременительные обязанности позволяли мне вести довольно беззаботную жизнь. Единственной опасностью для меня и моей группы была угроза со стороны партизан. Мы знали, что они действовали в том районе довольно крупными силами, вокруг городов, в лесах и в небольших деревнях. Немецкие солдаты довольно часто попадали в устроенные ими засады, но мне везло, и со мной такого не происходило.
В то же время многие местные жители были настроены к нам достаточно дружелюбно. Мне часто приходилось пить с ними самогонку или водку, и, насколько я мог судить, все они были добрыми людьми, несмотря на то что страдали от голода и других лишений военных времен. Увидев меня, они еще издалека приветствовали меня словами «здравствуйте, господин». Поскольку я тогда не мог произнести на русском языке ни слова, мне приходилось полностью полагаться на своего переводчика, который был родом из Чехословакии.
— Скажи, — как-то обратился я к нему, — почему эти люди настроены так дружелюбно? Они что, действительно так любят нас или просто запуганы?
— Извините, если вас разочарует мой ответ, — ответил он, — но они так себя ведут, потому что боятся до смерти.
Мое прошлое «общение» с нашей полевой жандармерией давно должно было заставить меня понять это, но мы все хотим, чтобы нас любили, и я надеялся, что местные крестьяне видят во мне совсем другого человека.
Здание, занимаемое полевой жандармерией, располагалось недалеко от дома, который занимала моя команда. Мой предшественник был там частым гостем, поэтому как-то полицейские зашли познакомиться со мной. Не раз, когда им было нужно, я давал им наш грузовик.
Как-то их командир снова попросил у меня машину, заодно отдав дополнительные распоряжения. Я должен был сам отправиться на ней вместе с водителем и двумя вооруженными солдатами-охранниками. Над кузовом должен был быть натянут тент. Я сразу же заподозрил, для чего делаются эти приготовления, и сделал все, чтобы увильнуть от этого задания. К сожалению, у меня ничего не получилось.
Так, сам того не желая, я стал свидетелем еще одной массовой казни. И снова мне понадобилось много времени, чтобы отойти от шока. Я начал размышлять о том, сколько времени должно пройти, пока я сам не превращусь в такое же жестокое чудовище. Я знал, что не более чем сто лет назад люди все еще любили посещать места проведения казней так, как сейчас ходят в кино. В первый раз, наверное, ты
