которую испытывает Платонов, звучит комично: «Да отчего же скучать? Помилуйте!» сказал хозяин. «Как отчего? — оттого, что скучно!» — «Мало едите, вот и все. Попробуйте-ка хорошенько пообедать. Ведь это в последнее время выдумали скуку. Прежде никто не скучал. <…> Да и не знаю, даже и времени нет для скучанья. Поутру проснешься, ведь тут сейчас повар, нужно заказывать обед, тут чай, тут приказчик, там на рыбную ловлю, а тут и обед. После обеда не успеешь всхрапнуть, опять повар, нужно заказывать ужин; пришел повар, заказывать нужно на завтра обед. Когда же скучать?» (VII, 51). Скучать, действительно, некогда.
Но не случайно мотив скуки появляется несколько раз и, как правило, в гастрономическом контексте. Скучает Платонов, наделенный «необыкновенной красотой», «стройным, картинным ростом, свежестью неистраченной юности» (там же). В христианской системе ценностей уныние — большой грех. Скука в этом контексте может быть истолкована двояко. Красивый, здоровый молодой человек, предающийся скуке, может оказаться близок к унынию; скучая, он «гневит Бога», не умея ценить данный ему дар жизни. Инстинктивно это ощущая, Петух предлагает свой рецепт, единственный находящийся в его распоряжении, — поесть, отдать должное жизни; хотя бы таким образом оценить предоставленную человеку возможность порадоваться бытию, ощутить веселье духа, созерцая Божье творение.
Однако читатель сознает, что можно находить свою прелесть в этом царстве еды лишь до тех пор, пока материальный мир не заявит свои права на человека целиком, не станет деспотичным. К тому же телесное обаяние этого мира обострено предчувствием и даже знанием того, что «гармония» Петуха находится на грани исчезновения. Автору известно то, что неведомо герою: как только Петух отправится в Петербург, он потеряет, растратит и так уже заложенное имение. Логика истории всегда оказывается безжалостнее и сильнее логики утопии, тем более позволительно или даже необходимо хотя бы на какое-то время отдаться иллюзии гармоничного мира.
А если отыскивать иной смысл, заложенный в скуке Платонова, то можно предположить, что в ней проступает непонятное пока самому герою скрытое томление духа. Богат, красив, молод, а скука одолевает, значит, душа требует иных занятий, иных размышлений.
Костанжогло, который является наиболее любопытным и неожиданным из новых героев Гоголя, вначале лишь упомянут, похвально охарактеризован и только затем появляется сам. «Уж лучше хозяина вы не сыщете» (VII, 57), — говорит Платонов Чичикову. В тексте рядом с фамилией сразу называется имя и отчество — Константин Федорович. Константин — от латинского
Фамилию для своего персонажа Гоголь также выбирает не сразу. В более ранних редакциях она звучала иначе — Скудронжогло, Попонжогло; но, как мы видим, звучание этих фамилий однотипно. Все указывают на нерусское происхождение героя, отмеченное и в тексте: «Он был не совсем русский. Он сам не знал, откуда вышли его предки. Он не занимался своим родословием, находя, что это в строку нейдет и в хозяйстве вещь лишняя» (VII, 61). В этом авторском, как будто беглом пояснении все важно. Деловитость, самодисциплина, практицизм Костанжогло — черты, не самые характерные для русского менталитета, во всяком случае не самые распространенные. Но предки его, откуда бы ни вышли, давно живут в России, и заниматься родословием — дело неблагодарное, не только потому, что мешает хозяйству, но и потому, что вряд ли даст окончательный результат. Россия многое впитала в себя, перерабатывала, сама менялась, меняла заимствованное. Гоголя, может быть, и интересовало более всего то, что получается в результате всех изменений, возможен ли плодотворный синтез своего и чужого. Позже, создавая свою «пару» — Обломова и Штольца — И. А. Гончаров будет размышлять над теми же вопросами. Но показательно, что герой Гоголя — не из немцев, которые в фольклорной традиции изображались с неизменной иронией. «Свое» и «чужое» в Костанжогло — это русское, и греческое (т. е. не совсем чужое), и еще какое-нибудь, о котором, с точки зрения и автора, и героя, гадать не стоит.
Прототипом для Костанжогло послужил Д. Е. Бенардаки, человек большого жизненного опыта, миллионер-откупщик, интересующийся вместе с тем литературой и ценивший талант Гоголя. Автор «Мертвых душ» познакомился с ним в 1839 г. в Мариенбаде. М. П. Погодин признавался, что Бенардаки, хорошо знавший множество людей самых разных сословий, был для Гоголя «профессором, которого лекции о состоянии России, о характере, достоинстве и пороках тех или других действующих лиц… о состоянии судопроизводства, о помещиках и их хозяйстве… лекции, оживленные множеством анекдотов», он слушал «с жадностью» [96].
Итак, еще до появления Костанжогло ему дается лестная характеристика: «Это землевед такой, у него ничего нет даром» (VII, 57), — говорит Платонов, далее поясняя свои слова и завершая характеристику фразой: «Его называют колдуном» (VII, 58). Это тоже любопытная деталь. В народной среде отношение к колдунам было двойственным. Их и боялись, и уважали, и избегали, и обращались за помощью. В колдуне виделась некая тайна. Тайна для крестьян и соседей-помещиков заключена как в личности, так и в деятельности Костанжогло, а особенно в ее результатах. Однако дальнейшее изображение Костанжогло это определение — колдун — никак не подтверждает. Костанжогло ни у кого не вызывает опасения, а вот восхищение и готовность ему следовать — чуть ли не у всех. В незавершенном тексте Гоголя намечено больше, чем автор успел развернуть, пояснить, продуманно выстроить в целостную систему. Но и беглые замечания оказываются содержательны. В них намечены те возможности прочтения образа, которые автор мог предполагать, но мог в дальнейшем и уточнить, оспорить. К Костанжогло стекаются крестьяне из окрестных деревень, прося, чтобы он их взял к себе, хотя знают, что он хозяин достаточно строгий. Просится на учебу к Костанжогло и Чичиков; робеет и просит у него советов Хлобуев. Его воспринимают как Учителя и отца, и степень почитания Костанжогло такова, что в тексте не слишком явно, но начинает проступать коллизия, напоминающая евангельскую и одновременно ее травестирующая, особенно если учесть, что упомянуты как почитающие Костанжогло, так и «злословящие его». Костанжогло проповедует свое учение и следит за тем, верны ли ему; поучает и укоряет. О Хлобуеве, который все растратил, промотал, говорит: «Он только бесчестит Божий дар» (VII, 82). В той власти Костанжогло над умами и душами вряд ли есть что-то таинственное, колдовское; однако и о божественной ее природе вряд ли возможно говорить: в ней слишком мало терпимости, снисхождения.
Интересно, что подъезжающий к имению Костанжогло Чичиков замечает порядок и красоту, присущие не только хозяйству, но и окружающей природе. Пейзаж напоминает тот, что был в первой главе. Но если, подъезжая к землям Тентетникова, Чичиков созерцает первозданную природу, то здесь — природу окультуренную, подправленную человеческой рукой: «…Через все поле сеянный лес — ровные, как стрелки, дерева <…> за ними старый лесняк, и все один выше другого» (VII, 57). Показавшаяся деревня — «как бы город какой, высыпалась она множеством изб на трех возвышениях, увенчанных тремя церквями, перегражденная повсюду исполинскими скирдами и кладями» (VII, 58).
Исследователи отмечали, что и в действиях, и в речах Костанжогло есть что-то от творца, разумно распорядившегося подвластным ему миром. Но чичиковская мысль — «да, видно, что живет хозяин-туз» (там же) — не позволяет укрепить, развить какую-либо одну из возникающих в сознании аналогий. Костанжогло — «колдун», «хозяин-туз», творец — предстает как «необыкновенный человек». Это определение, неоднократно встречающееся в тексте, объединяет автора, Чичикова, Платонова, Хлобуева; необыкновенные способности Костанжогло ни у кого не вызывают сомнения.
Конечно, не случайно автор достаточно долго не позволяет читателю самому убедиться в исключительности героя. Читатель уже многое услышал о нем, увидел стройные его леса, крепкие крестьянские избы и церкви в принадлежащих помещику деревнях. Чичиков входит уже и в дом его, а хозяина все еще нет. Автор, на первый взгляд, использует прием, знакомый нам по первому тому. Имение, его внешний облик и интерьер характеризуют владельца. Но, оказывается, соотношение дома и хозяина в
