Первым делом в глаза бросилась торжественно выпрямившаяся елка. Карл Иванович сидел в ярко освещенном зале, спиной к нам, утопая в кресле, развернутом в сторону экрана телевизора. Сверху виднелась только его голова, слегка склоненная к правому плечу. На ней нелепо, как шутовской колпак, торчала моя белая шерстяная шапочка, утерянная днем на дороге. Нахлобученная на лоб часть ее пропиталась кровью. Малиновые капли барабанили по свесившейся на пол красной куртке от костюма Санта-Клауса, свесившейся на пол. Той самой, в которой прибыл Ренат и в которой его, раненого, увозили в больницу. Карл Иванович намертво вцепился в ее рукав. На столе валялся опрокинутый стакан, на коленях папы Карло была полупустая бутылка водки.

Схватившись за голову, Машуня надрывно кричала на одной ноте. Мы ей не мешали. Кончится в легких запас воздуха – сама притихнет. Впрочем, что ей стоило обеспечить продолжение, пополнив этот самый запас? Она так и сделала. Но нам было не до нее. Я зачем-то искала испорченный мобильник, ранее попавший в мышеловку, а Наташка пыталась уговорить явно мертвого папу Карло не дурить, прийти в себя и найти более подходящее место для полноценного отдыха. Через полминуты бесполезных попыток проверить сильно дрожащими руками пульс пострадавшего, Наташка пришла к выводу, что он не прослушивается, а зрачки полуприкрытых глаз и не думают сужаться. В результате подруга прекратила свои тщетные уговоры пострадавшего, закончив их тихим «ну, как хотите, воля ваша…» и вылила полную бутылку минеральной воды на голову Машуни. Однообразный вопль стих.

Злость была сильнее страха.

– Ничего не трогаем! – крикнула я в установившейся тишине так, что сама испугалась. – Ждите меня здесь и попробуйте прозвониться в милицию… Ну, и в «скорую».

На секунду мелькнула мысль, что повторяю Димкины команды. Ах, если бы он был здесь!

В комнате теперь уже вдовы Василисы Михайловны горел ночник. Сама она, сидя на кровати и спустив с нее ноги, дрожащими руками весьма странным способом пыталась натянуть на себя вывернутый наизнанку халат. Попасть спросонья ногами в один рукав ей никак не удавалось. Голова ее мелко тряслась:

– Что?… Кто там?… Сейчас, я сейчас… Ирина, ты? Помоги мне надеть пижаму. Кто кричал? Мне показалось – Маша. Опять наступила на мышеловку? Да что ж это за недоразумение такое!

Я кинулась на подмогу Василисе Михайловне. Сдернув с ее ноги рукав халата, подумала – либо она хорошая актриса, либо спросонья действительно ничего не понимает.

– Ира, ты мне можешь толком объяснить, что у нас произошло? Ренат вернулся?

– Нет, – мне совершенно не хотелось ей сообщать убийственную новость, – Карл Иванович ушел…

– И из-за этого надо было устраивать такой переполох? – Василиса Михайловна окончательно проснулась и прекратила суетиться. – Зачем ты даешь мне этот старый халат? Нет! Не трогай пижаму, на мне же ночная рубашка, лучше я халат накину. Куда ушел Карл Иванович?

– Далеко, – пробормотала я. – Сейчас сами увидите. Я положу вашу пижаму на стул, а вы наденьте тапочки.

Куртка теплой пижамы оказалась очень тяжелой. Такое впечатление, что в карман положили полкирпича.

– Ира! Я же просила не трогать пижаму…

Это было сказано достаточно поздно. Из кармана пижамной куртки вывалился и упал на пол пистолет. Мы обе уставились на него во все глаза.

– Да. Просила же не трогать… Просила… – растерянно перебирая пуговицы на халате, Василиса Михайловна осторожно двинулась к пистолету. Но я была начеку. Ловко подхватила его пижамными штанами и прижала к груди. Не такая уж дура, чтобы ляпать на орудие убийства свои отпечатки пальцев.

– Идемте со мной, – бесцветным голосом произнесла я, включив полный свет в комнате, от которого на пару секунд сама зажмурилась, и задом попятилась к выходу. Василиса Михайловна оставила в покое пуговицы и покорно поплелась за мной, так и не вспомнив про тапочки.

В каминном зале стояла тишина. Некому орать. Карл Иванович не мог этого сделать по понятной причине, а Наташки с Машуней там не было.

– Карлуша, а сказали, ты куда-то ушел…

Последовавший за этими словами оглушительный визг Василисы Михайловны заставил меня подпрыгнуть. Куда там Бармалею! Во всяком случае, мне так показалось. А может быть, это моя душа ошиблась направлением и, потеряв ориентацию, вместо пяток ракетой врезалась в потолок. Но под грузом долга, кружась легким перышком, вернулась на место, ибо Василиса Михайловна была намерена силой вернуть своего мужа на этот свет.

Мне не раз доводилось быть свидетелем того, как люди под влиянием большого душевного волнения теряют разум, но видеть подобное тому, что творилось сейчас!.. Все мысли об успешно разыгрываемой передо мной сцене заранее спланированного спектакля, в котором в качестве главной героини задействована прима театра – ну, очень заслуженная артистка, вылетели из головы. Василиса Михайловна, бледная, с вытаращенными глазами, носилась вокруг кресла, пытаясь заставить любимого прекратить этот страшный спектакль и немедленно встать, поскольку скоро весна, а значит, пора покупать пленку для парника и землю для рассады овощных культур. Несколько раз обозвала его не очень приличными словами и пообещала придушить за издевательства над ней в течение всей совместной жизни. Я также вращалась вокруг покойного, стремясь не допустить, чтобы его насильно выволокли из кресла для немедленной подготовки к дачному сезону. В то же время никак не могла поверить в истинность горя Василисы Михайловны. Ее поведение напоминало действия сумасшедшей.

Мне мешал пистолет, завернутый в пижамные штаны – я была вынуждена держать сверток одной рукой. Кажется, несколько раз сама словесно пригрозила Василисе, но унять ее было невозможно. Наташка с Машуней на мои отчаянные призывы о помощи отзывались очень непонятно. Откуда-то надрывно что-то вопили, а главное, как мне показалось, варварски рушили стены дома, охваченные одним диким желанием разнести его по бревнышку, бездумно начав со второго этажа, а не с крыши. Они были слишком заняты, им было не до меня. И тогда пришлось пойти на крайние меры. Швырнув сверток с пистолетом на стол, я ухитрилась обхватить Василису Михайловну двумя руками и буквально на себе потащить к выходу. Она довольно сильно сопротивлялась, рычала и даже пробовала кусаться. Еще бы! Главный злоумышленник и убийца не хотела сдаваться добровольно.

С трудом мы добрались до ее комнаты, шатаясь из стороны в сторону и сшибая по пути все, что подворачивалось. На мое счастье в тот момент, когда она избрала новую тактику сопротивления – полулежа на мне спиной, стала упираться ногами в пол, я достаточно сильно мотанула ее влево, затем вправо и таким образом заставила сделать еще пару шагов к заветной цели – открытой двери спальни. Сей фортель значительно поколебал устойчивость вазы с сухоцветами, стоявшей на ажурной деревянной полочке, и эта, с позволения сказать, икебана рухнула вниз, точнехонько угодив на голову Василисы Михайловны. Сухоцветы она поймала рефлекторно. Осиротевшая ваза грохнулась, но не разбилась, пройдя предварительную подготовку и закалку на крепкой макушке Василисы Премудрой. Женщина от неожиданности охнула, временно утратила способность к сопротивлению и с зажатыми в руке сухоцветами безропотно позволила втолкнуть себя в комнату. Не дожидаясь, пока она опомнится и соберется с новыми силами, я закрыла дверь. В горячке даже ухитрилась придвинуть тяжеленный комод, стоявший под ажурной полочкой, после чего поставила на него поднятую с пола вазу и на всякий случай взгромоздилась на комод сама.

Тишина за дверью была недолгой – начались отчаянные рыдания, перемежаемые речитативом. Василиса Михайловна с чувством проклинала какой-то «тот» день, следом «этот» день, Рената, мужа и беса, который ее когда-то «попутал». Вскоре рыдания стихли, и женщина стала звать Карла Ивановича на помощь. Определенно свихнулась! Неужели не поняла, что ему некогда? Наконец умолкла, зато к моему глубочайшему удивлению дверь рывком открылась, и она возникла в дверном проеме с толстенной книгой в руках. Кажется, это был «Советский Энциклопедический Словарь». Куда там до него вазе с сухоцветами!

Я мигом развернулась на сто восемьдесят градусов, ругая себя за безмозглость. Не учла, что дверь-то открывалась внутрь комнаты, а не в холл! Стоило переть этот комодище!

Дотянуться до моей головы женщина не могла – руки коротки, а деревянный раритет шестидесятых