связавшие себя до конца с рабочим классом.

Валерий Михайлович Горожанин и принадлежал к ним, что было ясно с первого взгляда на его невысокую хрупкую фигуру с красиво посаженной крупной головой в шапке густых волнистых волос с уже заметной проседью. У него был низкий голос приятного тембра, а мягкость речи контрастировала с решительностью и категоричностью высказываемых суждений.

Горожанин со студенческой скамьи вошел в революционное движение и вынужден был покинуть Россию, не находя применения своим знаниям языков и правовой науки. Он отправился в Швейцарию, а затем в Париж. Здесь он занялся журналистикой и влился в среду русской политической эмиграции. Через Анатолия Васильевича Луначарского он был принят в круг социал-демократов — большевиков. Через него же познакомился с Роменом Ролланом и Анатолем Франсом, проявившими интерес к талантливому русскому журналисту, которому покровительствовал блестящий, энциклопедически образованный Анатолий Луначарский.

Вскоре после свержения самодержавия Горожанин вернулся на Родину.

Среди командного состава ЧК было немало людей, оставивших любимое дело, любимую профессию для деятельности, которая представлялась им в данный момент наиболее важной. Горожанин принес свой литературный дар в жертву государственной необходимости: он посвятил себя делу борьбы с контрреволюцией. На Украину Горожанин был прислан Москвой. Именно Феликс Эдмундович Дзержинский, глубоко понимавший, как интеллигентность, вдумчивость, политическое чутье и неказенный подход к человеку нужны в важном деле борьбы с украинской националистической контрреволюцией, выбрал Валерия Михайловича. И не ошибся. Горожаниным было сделано очень многое не только для раскрытия преступлений активных антисоветчиков, но и для привлечения на сторону Советской власти заблуждавшихся людей.

На первых порах знакомства с Горожаниным Косиору показалось удивительным несоответствие мягкой, впечатлительной, художнической натуры, так откровенно проявляющей себя во всем облике Горожанина, делу, которым он занимался. Но ведь и Дзержинский был интеллигентом. И Менжинский тоже. И если понимать борьбу с контрреволюцией не однолинейно, не примитивно, то ведь она требовала разнообразных форм и подходов. Здесь были свои «басы» и свои «альты». Предполагалось общение с самыми разными людьми, потому что не одни закоренелые контрреволюционеры составляли периферию антисоветского подполья, но и колеблющиеся, разочарованные, ищущие выхода и, наконец, обманутые…

Горожанин имел большое влияние на украинскую творческую интеллигенцию, с которой всегда общался: многие, кто стоял тогда на распутье, благодаря ему вышли на широкую дорогу жизни и творчества.

«Но что же еще я знал о Горожанине? Почему связывается у меня его имя с годами гражданской войны? Что-то было тогда, что создало Горожанину репутацию работника проницательного не только профессионально, но и политически…» — вспоминал Косиор. И вдруг одна фраза, одно имя, произнесенное им, сразу потянуло ниточку воспоминаний. 1921-й год… Еще терзают Украину банды, еще падают чоновцы под пулями петлюровских бандитов, еще валятся под откос поезда и мирный труд на полях срывается кровавыми набегами банд, сформированных за кордоном. Руководство ими осуществлял петлюровский штаб, во главе которого стоял Юрко Тютюнник…

Горожанин провел тогда блестящее дело, вошедшее в историю ЧК. Он направил во Львов в штаб Тютюнника кадрового чекиста Сергея Тарасовича Карина. «Да ведь я знал его, — вспоминал Косиор. — Такой с виду неприметный человек, худощавый. Утонченный интеллигент. А как прижился в бандитском штабе, в самом сердце движения в то время!.. И все разведал: состав, вооружение, численность банд. И главное — сроки, сроки выступления через границу на нашу землю. И военная эта хитрость дала нам существенную победу: разгром трехтысячного бандитского отряда. Многие тогда перешли к нам добровольно… И тот же Горожанин умело использовал перешедших к нам людей уже в наших целях. Блестящая операция! Правда, тогда самому Тютюннику удалось бежать в Польшу. Но прошло совсем немного времени, и чекисты сумели его вытянуть на нашу сторону…»

Станислав Викентьевич слушал, как Валерий Михайлович своим тихим голосом, с интонацией раздумчивости, прослеживал путь «курьеров», и живо представлял себе картину описываемого. Он знал за собой это свойство: отдаваться целиком прочитанному или услышанному так, что оно представало почти зрительными образами.

— После перехода границы в районе Славуты Моргун и Черевичный вышли лесом к станции Здолбуново, откуда направились во Львов.

— Этот путь был избран вами? — прервал Горожанина Станислав Викентьевич.

— Нет, зачем же? Такой путь был избран Рашкевичем.

— И он соответствовал вашему плану? Горожанин пожал плечами:

— Вероятно, мы избрали бы другой маршрут, более легкий, но здесь мы должны были применяться к плану противника. Тем более что речь идет о двух здоровых молодых людях, для которых переход порядка сорока — пятидесяти километров не представляет неодолимого препятствия.

Косиор улыбнулся и сказал:

— Да, да, конечно, танцует тот, кто заказывает музыку. А как вы думаете, почему Рашкевич избрал этот путь: он был у него хоженым, апробированным?

— Безусловно. Нам этот путь давно известен по другим делам, так что для нас не было неожиданностью, что им пользуется и Рашкевич. Неожиданностью для нас оказалось то, что Рашкевич тесно связан с известным нам бывшим петлюровцем, живущим в Славуте. Самое важное заключается в том, что этот человек — председатель артели углежогов.

— Как это? — спросил Косиор. — Неужели и сейчас существует этот промысел?

— Да, конечно, это занятие — просто золотое дно для контрабандистов, проводников через границу. Они там в лесу хозяева, и граница им дом родной.

— Вы их терпите?

— Да, пограничный лес — это такая епархия, где обязательно заведутся контрабандисты. Все равно как тараканы в старом деревянном доме.

— Что же, эти углежоги сплошь контрабандисты?

— Да нет. Наполовину, приблизительно, так на так… Это на данном этапе нас устраивает.

— Продолжайте, пожалуйста, товарищ Горожанин.

— В Славуте приняли наших людей и познакомили их с непосредственным проводником через границу. Тот и перевел…

Они вышли на станцию Здолбуново с расчетом не задерживаться тут и сесть в первый поезд Здолбуново — Львов. Все эти этапы разработаны Рашкевичем вместе с «беглецами».

Тотчас по прибытии во Львов Моргун вместе с Максимом отправились к Остапу Черевичному. Официально он занимает скромную должность в националистической украинской газете «Дило».

Косиор припомнил:

— Это у них верховодит Василь Мудрый, он, кажется, еще депутат польского сейма?

— Совершенно верно, — подтвердил Горожанин. — Встреча племянника с дядей, — продолжал он, — была очень трогательной. Максим вроде бы искренне разволновался, а дядя просто лил слезы и повторял: «Та й козак з тэбэ добрый выйшов! Ты билыне схожий на маты. Як там вона? Зовсим вже старэнька?»

Наконец, когда дядя спохватился, что соловья баснями не кормят, Максим смог вставить:

— А це, дядя, мий кращий приятэль. Як бы нэ вин, то мы з вамы тут бы и не побачилысь. Бо сам бы я, мабуть, не решывся…

И тогда, заново расчувствовавшись, Остап обнял Степана и сказал:

— Всэ знаю про тэбэ вид Сергия Платоновича, дорогого нашого чоловика.

После этого все отправились к нему домой обедать. Горячие галушки внесла миловидная женщина.

— Будьтэ знайомы, то наша хозяйка Вера Харитонивна… — Дядя не успел закончить фразу — женщина плюхнулась на стул и громко зарыдала.

— Верочка! — закричал Максим Черевичный…

Косиор удивился, и даже всегда сдержанный, «застегнутый на все пуговицы» Горожанин