Поддубный приносил свою благодарность в словах цветистых и красивых, а иногда вручал Фросе увесистый пакет, запечатанный личной печаткой и тоже с наказом: матушке в собственные руки.

Николай Хрисанфович, спокойный, хорошо, но неброско одетый, обычно встречал ее на станции Дергачи. И здесь несколько минут они стояли и разговаривали о всяких незначительных вещах, и тут же вручались письма или посылочки.

И эти поручения, как и другие, Фрося выполняла аккуратно и с удовольствием, потому что ценила доверие к себе.

Иногда адвокат передавал Фросе письма, предназначенные Петру Петровичу Пятакову в Харькове, где Фрося часто бывала, потому что жена Петра Петровича была постоянной заказчицей монастырских изделий.

И в тот день, когда переломилась вся Фросина жизнь, она тоже встретилась в Дергачах с Поддубным, и он передал ей объемистый пакет для Пятакова, и она положила его в корзинку, внутрь аккуратно сложенной вышитой скатерти, чтобы пакет не помялся. Она удивилась, что он был слишком тяжел для обычного письма, и тут же о нем забыла, потому что вся была полна ожидания встречи с любимым. И что ей, в конце концов, за дело до дергачевского адвоката с его знакомыми?

Она собралась к Пятаковым только на утро следующего дня. Это утро было какое-то особо счастливое среди многих счастливых дней и ночей. Марья Петровна дежурила у себя в больнице, и Фрося хозяйничала в ее опрятной кухоньке, кормила завтраком Семена, — можно было легко вообразить, что это уже началась их семейная жизнь.

Потом она собрала со стола и попросила Семена достать ее корзинку с полки. Снимая ее, Семен, смеясь, сказал:

— Какая тяжелая! Хоть бы показала когда-нибудь, что за красоты у тебя там… Что люди заказывают за тридевять земель!

— А что? Правда, красоты! Ты верно таких и не видал.

Фрося живо вытащила из корзинки скатерть, предназначенную Пятаковым. От ее резкого движения выпал пакет, о котором она вовсе и не думала в ту минуту. Он упал на пол, конверт лопнул, и несколько листков выпало оттуда. Листки были печатные на пишущей машинке и одинаковые… Фрося, досадуя, что так получилось, хотела их подобрать и вложить обратно в надорванный конверт… Но один из них уже очутился в руках Семена.

В этом не было, собственно, ничего удивительного: мог же он заинтересоваться этими листками, они жебыли печатными, значит, не личными письмами. Удивительным было только выражение лица Семена: словно то, что он прочел, касалось его лично, его и Фроси. Предчувствие беды необъяснимым образом возникло у нее в тот миг, когда он, прочитав, спросил как-то сдавленно и отчужденно:

— Откуда это у тебя?

Фрося рассказала без колебаний все, как есть: и про адвоката, и про Пятаковых.

— А ты знаешь, что это за бумаги?

— Откуда же я могу знать? Ты же видел: пакет был запечатан, а я не в свои дела не суюсь…

Она ответила даже как бы с вызовом, в самом деле: это так было не похоже на Семена, что за допрос?

— Да ты прочти, прочти! — почти грубо сказал он. Она боязливо взяла листок тонкой бумаги, отметив мельком при этом, что текст его вовсе и не машинописный, а исполненный на каком-то другом множительном аппарате, и стала читать…

И только прочла первые строки, как ясно вспомнила, что такой листок, примерно такого же содержания уже читала… Он ходил по рукам в монастыре. Это было давно, и она тогда не придала ему значения. Может быть, даже и не поняла всего.

Но сейчас… Она смотрела на этот листок глазами Семена, и ноги ее подкосились…

— Я же не знала, — пролепетала она жалко, чувствуя на себе этот его новый, отчужденный взгляд.

— И больше ты ничего мне не скажешь? — спросил он. Она вдруг приняла решение:

— Дай спички!

Он все понял. На загнетке русской печи она сожгла все листовки до одной.

— Скажу, что потеряла, — промолвила она, хотя он ни о чем не спрашивал. — Ты проводишь меня на вокзал? — спросила она.

— Да.

Все было как обычно. Вот он обещал прийти, помочь ей: она же всегда возвращалась с кучей покупок. «Ничего не изменилось», — уговаривала она себя.

Но, оказавшись одна, уже возле дома Пятаковых, вдруг поняла, что именно сегодня расскажет Семену все, иначе никогда не сможет больше с ним встретиться.

И хотя было вовсе не известно, как примет ее рассказ Семен, но, решившись, она почувствовала облегчение…

Семена не было. Не пришел он и позже. Она уехала, не повидавшись с ним. Неужели он порвал с ней? Из-за этих бумажек, которые вместе со словами о боге призывали к мести? Но она же сожгла их… Значит, он не поверил, что она не причастна к этим листкам? А почему он должен ей верить? Она слишком многое скрыла от него…

Она проснулась непривычно поздно: уже было совсем светло. Через перегородку были слышны голоса матери Степаниды и прислуживающей ей черницы. Та испуганным голосом докладывала, что к подворью подъехал участковый милиционер, чего-то ему надо, людей каких-то ищет.

— Каких людей? Каких людей? У меня что, постоялый двор, что ли? У нас тут одни святые души… Сестру Агафыо сюда!

Ключница, матушка Агафья, как всегда, разобралась, точно отрапортовала:

— Участковый приехал на бричке. Спрашивал, не нанимались ли к нам на скотный двор бродячие плотники: ищут они кого-то.

— А ты что? — накинулась на нее Степанида.

— А я сказала: нету у нас никого постороннего. А плотники у нас свои, наняты в деревне. Сколько лет уже к нам приходят.

— С тем и уехал?

— Наливки выпил, пирогами закусил. И уехал. Степанида перекрестилась, вздохнув облегченно:

— Ступай с миром, храни тебя господь!.. Измученная бессонной ночью, Фрося распахнула окно кельи. Ей почудился запах белой акации, но это только почудилось: она не цвела в монастырском саду.

Хотя все ее мысли были далеко отсюда, она все-таки подумала: «Зачем матери Степаниде скрывать, что на скотном дворе уже несколько месяцев работают два бродячих плотника: ставят новые переборки в коровнике». И она сама расплачивалась с ними, потому что наняты они были поденно. А то, что они пришлые, так это точно. Она же знала всех плотников в округе. А кроме того, один из них уж очень приметный: со шрамом на щеке…

И только к ночи, укладываясь, готовая ко сну, бормоча слова молитвы, такие привычные, словно без них и веки не смежить, Фрося опять подумала про пришлых плотников, однако сейчас с ними что-то связывалось… Что-то страшное. Но она так и не додумала до конца и уснула, не закрыв окна и приятно ощущая дуновение ветра, который окреп к ночи.

После полуночи она проснулась от того, что створка окна с силой хлопнула, не закрытая на крючок. Собиралась гроза.

Какие-то голоса со скотного двора долетали до слуха Фроси.

И вдруг она вспомнила рассказ Василя об убийстве девушки, которую он любил… «Да это же он! Со шрамом! И потому матушка утаила…»

Это открытие доконало ее. Теперь она должна была не только рассказать Семену о себе… А это одно уже было страшно и мучительно. Но она должна была еще обязательно рассказать об этом человеке со шрамом, который имел документ из какого-то села на Старобельщине, но был совсем не тем, за кого он себя выдавал. И теперь она знала наверное, что это был убийца Софьи.

В бедной ее голове среди множества мыслей, страшных, разорванных, путаных, была только одна ясная, но и беспощадная: он уйдет от меня! Все будет кончено. Если даже она встретится с ним! Если даже