запоминал всех, кто входил и выходил в эту дверь.

— У вас всё в порядке, Амеранд? — спросил меня Лян, и мне показалось, что он и вправду этим интересуется.

Я кивнул:

— Более или менее. Но я прошу об одолжении.

Он откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки.

— Сейчас не совсем подходящее время. Здесь всё вот-вот как будто забурлит.

По крайней мере, о Хамаде он уже знал. Меня это не удивило. Он интересовался, что я делаю здесь. Не следовало снова надевать форму.

— Лян, — спокойно сказал я. — Это очень важно. И это — очень личное.

— Почему бы вам не спросить Терезу?

Его намёк был абсолютно ясен. Когда я отправил своего отца с посланием к праведникам, я отправил его к Терезе, а не к Ляну, который помогал мне годами. В глазах Ляна это выглядело чем-то наподобие предательства.

«Кто, чёрт побери, знал, что праведники руководствуются такими аргументами?»

Истина заключалась в том, что я как раз думал о том, чтобы обратиться к Терезе, но в последний момент не решился. Тереза не доверяла Эмилии. Разве мог я обратиться к ней с просьбой помочь тому, кому она не доверяла?

— Тереза не может войти в сеть безопасности, а вы можете, — сказал я. — Лян, пожалуйста.

Он вздохнул. Взглянул на меня, потом на дверь:

— Ладно. Всего разок, — устроился за столом.

— Спасибо.

Лян кончиками пальцев коснулся клавиш и посмотрел на меня из-под нахмуренных бровей:

— Амеранд?

— Да?

— Я доверяю вам, Амеранд. Вы всегда были со мной честны и открыты, но командир втянула вас в какие-то дела стражей. Я — не страж. Я не давал присяги, которую должен соблюдать, и от меня зависят и мои люди, и ваш народ.

Я кивнул:

— Я сказал правду, Лян. Это личное.

— Ладно. — Осветился экран компьютера. Лян открыл одно активное окно и развернул клавиатуру. Коснулся чёрной поверхности с одной из сторон, и открылось новое окно. Его пальцы двигались по ней, набрасывая какие-то цветные линии и перенаправляя их в разные стороны. На долю секунды они вспыхнули зелёным, и окно исчезло. — У вас десять минут. — Лян величаво прошествовал к выходу, и за ним захлопнулась дверь. Засов сам собой задвинулся. Я даже не дотрагивался до него.

Я тяжело сглотнул и обошёл стол кругом. Я не мог заставить себя сесть в удобное кресло. Положил пальцы на клавиши. Когда я коснулся их, они вспыхнули синим. Я с трудом ввёл команды и свои пароли. Молча. Не чувствуя ничего, кроме прохладной поверхности под своими пальцами.

Компьютер Ляна был единственным терминалом, который могли использовать праведники из организации Всеобщего дела для связи в нашей системе. Подразумевалось, что это — возможность шпионить за их контактами с нашими людьми. Я сам устанавливал соединение. С тех пор не умолкали споры о том, действительно ли нам удавалось перехватывать всю проходящую через него информацию. Лично я никогда в это не верил, но никогда и не старался наладить процесс. Меня вполне устраивало дать Ляну возможность некоторой приватности и уединения.

Я напряг слух. Какой-то приглушённый шум прокрался в моё сознание, оттеснив мысли, и я понял, что моё воображение вызвало звук работающего робота-уборщика, который жужжит где-то за моей спиной.

Медленно я пробрался в сеть безопасности, оттуда через Фортресс — на Госпиталь.

С моих бровей свисали капли пота, хотя руки похолодели, как ледышки. Они наблюдали за мной. Они должны были наблюдать за мной. Они могли видеть сквозь стены. Они могли слышать мысли. Они, в своей тишине, ожидали, чтобы я обнаружил себя. Когда это произойдёт, всему настанет конец.

Но я, по крайней мере, узнаю, что на самом деле случилось с семьёй Эмилии. Смогу помочь ей, пусть хотя бы немного. Именно эта мысль заставляла меня продолжать. Пусть хотя бы однажды я буду тем, кем считаю себя, кем хочу быть. Одно дитя Обливиона докажет свою преданность другому.

Сети не были связаны ничем, только потоками. Ещё один способ держать нас подальше друг от друга. Но по мере того как я медленно и осторожно продвигался вперёд, основные функции практически не менялись. Я обратился к поиску. Ввёл идентификационные коды, полученные для Эмилии, когда перевозил её в качестве пассажира в своём шаттле.

Экран посветлел. Вспыхнул жёлтым.

Гул был порождением моего воображения. Они не могли в реальности видеть меня, не могли читать мои мысли.

Промелькнули цифры и коды, потом картинка застыла, прояснилась, и я смог прочитать:

Я в изумлении уставился на своё имя. Перечитал снова, чтобы увериться. Почувствовал, как сдавило горло. Ребёнок мужского пола. Амеранд Лэос Жиро.

Рапорт касался моей матери. Моей матери. Как коды Эмилии привели меня к моей матери? Почему рапорт с Госпиталя? Её забрали на какие-то работы. Её ранило? Заболела? Во рту совершенно пересохло. Смотрел и не видел, с трудом соединяя слова в цепочки. Неужели я потратил зря всё это время на то, что просил Ляна разведать хоть что-то о моей матери, когда должен был спрашивать об этом Эмилию?

Я заставил себя сконцентрировать взгляд. Вынудил себя читать.

Я прочитал всю информацию, которую Эмилия так скрупулёзно собирала и связывала. Для меня. Я читал до тех пор, сколько мог всё это выдержать, и откинулся на спинку удобного кресла Ляна.

Она мертва.

Я знал на каком-то подсознательном уровне, но не верил. Я сумел найти отца и вытащить его. И я верил, что могу сделать то же самое для моей матери. Как-нибудь. Однажды. Они рискнули всем ради меня. Как я мог не отплатить тем же? Я был всем, что у них осталось.

Но она мертва. Убита на Госпитале.

Мы все подозревали, что они используют нас в экспериментах. Шептались об этом в темноте. Но они отрицали это, и мы никогда этого не видели, потому что те секции Госпиталя были вне пределов досягаемости для нам подобных. Поэтому слухи оставались слухами, и ничего не изменилось.

Знала только Эмилия. Эмилия оставила для меня эту информацию.

Где Эмилия?

Мои пальцы пробежали по клавишам. Я даже не потрудился замести следы. Использовал свой настоящий идентификационный код. Настоящее имя. Мне было всё равно. Мне, во всяком случае, был известен ответ. Я просто искал подтверждения. Никто не мог вменить мне в вину поиски подтверждения смерти моего друга.

Друга, умершего в 12:30:34:14:09 по местному времени.

«Она узнала об этом в последнюю минуту. Они убили её, потому что она узнала. Она всегда говорила, что её считали пригодной только как сканируй-и-штопай. Её и близко не подпускали к лабораториям». Так и должно было случиться. Не могло быть по-другому. Если бы было по-другому, меня бы не оставили в живых.

Я снова посмотрел на экран, на дату и время смерти Эмилии. Причина не указана. У меня не было права знать так много.

Конечно нет. В конце концов, она не принадлежала мне. Она принадлежала им. Она принадлежала им, как и я, и мои родители, и Капа. Чтобы воспользоваться нами, когда потребуется. И ни один из нас ничего не мог с этим поделать. Дети Обливиона были рождены, чтобы кануть в забвение.