— Следующий, — опередил я Гольго. Моя уверенность росла. Да и ормование начинало доставлять удовольствие.

Важно ступая, из толпы вышел пурпурный книжнец. Склонив с философским видом голову и сделав задумчивое лицо, он произнес:

— Быть или…

Не успел он сказать третье слово, как я обвиняющее ткнул в него пальцем и крикнул:

— Мишерья Пилукс!

Да, конечно, монолог «Быть или не быть» всем набил оскомину, хотя моя догадка была выстрелом вслепую, ведь у многих поэтов строфы начинались с «быть». Однако к моему недоумению книжнец пристыженно кивнул и освободил место. В яблочко! Это был действительно Мишерья Пилукс, я отгадал верно — и всего по двум словам. По общине книжнецов прокатился шепоток, некоторые одобрительно зациркали зубами.

— Следующий! — вызвал Гольго.

В первые ряды протолкался приземистый книжнец нежно-голубого оттенка. Кое-кто захихикал, когда он стал передо мной, он же торжественно возвестил:

Ха! Такое мог написать только тот, кто сам себя в стихах объявил гением.

— Сегорян Ивенирь! — воскликнул я.

Так оно и шло одно за другим. Ибрик Генсен, Вепа де Лого, Алинг д'Агьери, — я всех угадывал. В который раз с тех пор, как попал в катакомбы, я поблагодарил крестного за обширные познания в замонийской литературе, которые он вдолбил в меня когда-то.

Тут я увидел перед собой книжнеца цвета кожаного переплета, который вскричал:

Ого, драконгорская поэзия! Становится все легче и легче. Имя автора не вспомнилось сразу, но, конечно же, я знаю все, что когда-либо было написано дома.

Постойте-ка! Я даже лично знаю автора, он когда-то читал мне как раз эти строфы. Ну, разумеется, это же прощальная ода Овидоса Стихограна, написанная на уход из Драконгора. Он продекламировал его всем драконгорцам с видом глубокого убеждения, что в Книгороде его ждут успех и слава. Мне и во сне бы тогда не приснилось, что я увижу его в одной из ям на Кладбище забытых писателей.

Далее следовали еще 77 строф, воспевавших все прелести жизни свободного художника и плоды славы, которая, без сомнения, ожидает в Книгороде молодого писателя, но мне хотелось избавить от них и книжнеца, и его соплеменников, поэтому я сказал:

— Ты Овидос Стихогран.

— Да уж, это было нетрудно, — усмехнулся книжнец. — Сразу стало понятно, что ты его знаешь. Про Стихограна тебе известно больше, чем мне. Возможно, даже скажешь, почему он так давно ничего не публиковал? Он трудится над большим произведением?

Бедняга посвятил свою жизнь Овидосу Стихограну. Неужели я должен сказать ему в лицо, что больше нечего ожидать, кроме экспромтов на потребу туристам? У меня просто духу не хватило.

— Вот именно. Он… эээ… окопался и работает над очень большой вещью.

— Так я и думал, — ответил книжнец. — Он еще станет великим. — С этими словами он удалился.

Его место занял исхудалый книжнец с серой, как гранит кожей, и серьезно произнес:

Тут они меня поймали. Этого стихотворения я не знал. Речь в нем, очевидно, шла о Тень-Короле, а я не знал ни одного автора, который решился бы разрабатывать этот образ — кроме Канифолия Дождесвета, а тот стихов не писал.

Гадать не имело смысла. Существовало сотни молодых авторов, произведений которых я не читал. И я признался:

— Понятия не имею. Я не знаю твоего имени. Как тебя зовут?

— Меня зовут Канифолий Дождесвет, — ответил книжнец.

— Не может быть! Канифолий Дождесвет написал только одну книгу. «Катакомбы Книгорода». А ее я прочел совсем недавно. Там нет ни одного стиха.