бутылки, — вот чего у нас полным полно. Рисунки, заметки, дневники, записные книжки, папки с рецензиями. Письма поклонников. Ну, по сути, все, что доказуемо принадлежало выучиваемым наизусть писателям.
— А как оно сюда попадает?
— О, у нас есть связи, кое-какие даже на поверхности Книгорода. Есть один дружественный народ карликов в лабиринте. А раньше многие из этих вещей хранились под землей вместе со старинными ценными книгами. Потом есть еще охотники, которых мы гип… — Тут Гольго издал такой звук, будто испугался самого себя, и поспешно закрыл рот рукой.
Я поглядел на него внимательно.
— Что вы делаете с охотниками?
— Ничегошеньки, — поспешно ответил Гольго. — Ип! Это я так икаю. Я хотел сказать: зуб мудрости Аиганна Гольго фон Фентвега не менее ценен, чем подписанное им первоиздание. Э-хэм.
Мне не хотелось допытываться дальше. Теперь мы шли вдоль ниш, обозначенных по первым буквам имен авторов в алфавитном порядке. Я видел перья и чернильницы. Штемпельные подушечки. Монеты. Карманные часы. Записки. Тележки для писем. Пресс-папье. Перчатку.
— Вы оплачиваете эти вещи тем, что выручили за книги из «Алмазного списка»?
— Нет, нет, мы не торгуем книгами. У нас другие источники дохода.
Так, так, другие источники дохода. Сдается, у книжнецов множество тайн. Но зачем им этот старый хлам? Чучело филина со стеклянными глазами. Связка покрытых кляксами писем, стянутая голубой ленточкой. Цинковая урна. Засушенные цветы. Подметка от ботинка. Использованная промокашка. И верно, чудесами не назовешь.
— Какой-нибудь конкретный автор тебя интересует? — спросил Гольго.
Правду сказать, не слишком. Культ личности мне всегда был безразличен. Да и зачем мне смотреть на обрезки ногтей Гайстива Муранка? На перья, которыми был написан роман «Глиняный колосс»? На волоски из носа Аиганна Гольго фон Фентвега? На носок Кипьярда Глендинга? Нет, спасибо. Лишь произведения идут в счет. Но из вежливости я все-таки назвал одно имя.
— Данцелот Слоготокарь.
— А, Слоготокарь… Понимаю! — воскликнул Гольго. — Тогда искать нужно на «С».
Неужели что-то из личных вещей Данцелота просочилось в недра лабиринта? Маловероятно. Но мне не хотелось лишать Гольго удовольствия поводить меня по своей нечудесной Палате чудес. До «С» идти было далеко, поэтому очень скоро содержимое ниш стало повторяться: перья, чернильницы, грифели, бумага, снова перья, письмо, два письма, чернильница… и снова перья. Я невольно зевнул. Что может быть скучнее быта писателя? Даже наттиффтоффские налоговые инспекторы окружают себя вещами поинтереснее! Вот расческа… А тут губка… Хотелось бы надеяться, что скоро придем.
— Клаас Райсум… Дамок Ритш… Абрадаух Сельдерей… — бормотал Гольго имена писателей. — Ага… Слоготокарь! Я же знал, что он тут. — Он достал с полки небольшую картонную коробочку.
— Что там? — озадаченно спросил я.
— Сам посмотри!
Взяв коробочку, я поднял крышку и увидел письмо — одинокий исписанный листок бумаги. Достав его, я поставил коробочку назад в нишу.
— А я ведь помню, как это письмо к нам попало, — сказал вдруг Гольго. — Тот еще вызвало переполох! Однажды утром оно просто оказалось на пороге Кожаного грота. Как же мы тогда испугались, скажу я тебе. Ведь его появление означало, что кто-то тут внизу, причем не книжнец, знает нашу величайшую тайну, и этот кто-то подбросил нам письмо. Мы очень долго беспокоились.
Я поднес письмо поближе к глазам. Меня обуревало возбуждение: почерк моего крестного! Сомнений нет, это письмо Данцелота!
«Дорогой юный друг!
Благодарю тебя, что ты прислал мне свою рукопись. Без преувеличения скажу, что считаю это произведение самым безупречным образчиком прозы, который когда-либо попадал мне в руки. Оно тронуло меня до глубины души. Надеюсь, ты простишь мне такую банальность, но ведь я не знаю другого способа выразить то, что чувствую: этот текст перевернул мою жизнь, прочитав его, я решил бросить ремесло писателя и в будущем ограничиться преподаванием базовых его приемов — в особенности Хильдегунсту Мифорезу, моему юному крестнику во литературе».
И вновь при упоминании моего имени меня пронзило странное чувство. Словно невидимую нить протянуло это письмо через пространство, время между мной и Данцелотом. На глаза у меня навернулись слезы.
«Но тебе я могу сказать лишь одно: тебя мне учить нечему. Ты уже знаешь все, и вероятно, много больше меня. В твои юные годы ты — уже состоявшийся писатель, более гениальный, чем все классики, которых я когда-либо читал. В сравнении с той малостью из-под твоего пера, какую мне довелось прочесть, вся замонийская литература кажется сочинением первоклассника. В твоем мизинце таланта больше, чем во всем Драконгоре. Тебе я могу посоветовать только одно: отправляйся в Книгород! Спеши, лети туда! Все, написанное на данный момент, тебе следует показать дельному издателю — тогда твое будущее обеспечено. Ты гений. Ты величайший писатель всех времен. Твоя история только начинается.
С глубочайшим почтением.
На меня, дорогие друзья, это обрушилось как удар молнии. Последние фразы не оставляли сомнений: передо мной письмо, которое Данцелот написал как раз тому, кого я ищу, и его он послал в Книгород. Этот листок побывал в руках Данцелота, потом — у таинственного писателя, а сейчас попал ко мне. Нить завязалась в узелок, скрепив Данцелота, неизвестного писателя и меня. Я шел по следу, потерял его и снова обрел — в недрах лабиринта. У меня кружилась голова, подгибались колени.
— О! — простонал я и поискал, на что опереться.
Гольго меня поддержал.
— Тебе нехорошо? — спросил он.
— Напротив, — проскрипел я. — Замечательно.
— У тебя такой вид, будто ты увидел призрак.
— Именно так.
— В нашем хранилище обитает множество призраков прошлого. Хочешь увидеть еще какие- нибудь? — спросил Гольго.
— Нет, спасибо, — ответил я. — На первый раз с меня хватит.
Завтрак и два признания
Остаток дня прошел за ормованием. Среди прочих я отгадал Нейриха Генге («Не знаю, о чем я тоскую, / Покоя душе моей нет. / Забыть ни на миг не могу я / Преданье далеких лет»), Дамона Ростэна («Дорогу гвардейцам гасконским, / Мы вольного юга сыны, / Мы все под полуденным солнцем / И с солнцем в крови рождены») и Рету Дель Братфиста («Дети очень любят снег, счастливо с ним играют» — ну вы же знаете, мои начитанные друзья: Дель Братфист одержим снегом![14] ).
На следующее утро завтрак (запеченные книжные черви и чай из корней) мне принесли Гольго, Кип и Данцелот. Пока я ел, они наблюдали за мной внимательно, да что там, почти с нетерпением, и тут мне в голову пришел неожиданный вопрос:
— А вы-то что едите? С тех пор, как я здесь, я не разу не видел, чтобы книжнецы хоть чем-то питались.
