обстоятельстве, что наше пребывание в сей юдоли стеснено унизительными временными рамками».
Сомнений нет: передо мной избыточный роман, нелепый отщепенец замонийской литературы, в котором одна-единственная основополагающая мысль обсасывалась в бесчисленных вариациях. И когда же писали избыточники? Ясное дело: в позднее Средневековье! То есть я на верном пути, так как от раннего Средневековья перешел к позднему.
Дальше! Скорее! Я снова зашагал мимо книжных шкафов, оставляя без внимания их содержимое. Мне встретились два медузосвета разной окраски, обвившие друг друга в смертельной схватке, но такое зрелище меня уже не расстраивало. Я снова преисполнился надежды. Еще через несколько метров я остановился.
«Вода хлеб не режет» прочел я на первой станице одного поэтического сборника. Как же это называется? Вот именно, адинация — феномен, невозможный в природе. А представители какой поэтической школы традиционно начинали свои стихи с природоневозможностей? Адинационисты, разумеется! А когда писали адинационисты? До или после избыточников? После, после! Средневековье осталось позади, начинается высокое барокко.
Теперь я заглядывал в книги через более короткие промежутки, уделял им больше времени, с некоторых полок доставал по несколько книг и пускал в ход все знание литературы, которое привил мне Данцелот Слоготокарь. Горацион фон Сеннекар писал до Эпистулария Генка или после? Когда Платото де Недичи ввел в замонийскую литературу адаптационизм? Принадлежал Глориан Кюрбиссер к Гральзундской мастерской или к «группе траламандцев»? Относятся оксюморонические стихи-сморчки Фредды Волосатого к Голубой или к Желтой эпохе?
Задним числом я благодарил крестного в литературе за то, как неумолимо он заставлял меня зазубривать все эти факты. Как я тогда его проклинал, а теперь они, возможно, спасут мне жизнь! Я словно бы держал путь по темноту морю, где на крохотных островках сияли бесчисленные маяки. Этими маяками были писатели, которые через столетия посылали свой одинокий свет. И я продвигался по световым лучам литературы от острова к острову, они были моей путеводной нитью из лабиринта. Забыв про голод и жажду, я срывал с полок книги, читал, вычислял, спешил дальше, снова останавливался и открывал следующую.
«Вселенная взорвалась». Без сомнения, антикульминационный роман: представители этого поджанра начинали свои произведения с самого драматичного и волнительного места, чтобы затем постепенно сделать сюжет все более незначительным и вялым, пока наконец он не оборвется на середине пустой фразы. Антикульминационники относились к замонийской романтике — я снова продвинулся на целую эпоху.
«Он отлепил — чавк — от нее свои губы и сел — скрип-скрип — на расшатанный от старости стул. Шур-шур — он поднял высоко лист и — щур-щур — его рассмотрел.
— Это его завещание? — спросил он — ух ты! — удивленно.
Она вздохнула — ах-ах.
— Выходит, мы наследуем не поместье Темный Камень, а всего лишь табурет, чтобы садиться при дойке коров?
Выругавшись, — вот черт! — он бросил бумагу в камин, где она — треск-бреск — сгорела, шурша. Ха-ха — рассмеялся он с гадкой издевкой и — шмяк! — себе под ноги плюнул слюной.
Она — кап-кап — разрыдалась».
Аувелия — ономптопоэтический резкостиль! Надо думать, авторы того периода окончательно утратили веру в воображение читателей и считали необходимым украшать свои творения подобными завитушками, которые, на наш сегодняшний вкус, уничтожают даже самые драматичные тексты. Такие авторы, как Роли Фантоно и Монтаниос Труллер, писали в полной убежденности, что их стиль ужасно современный. Но как раз из-за таких манерных вывертов сегодня их тексты относят к безнадежно устаревшим. Тем не менее: это начало современного замонийского романа, первые нетвердые шаги новой литературы — иными словами, я двигаюсь прямиком в Новое время.
«Граф фон Эльфогорчиц? Позвольте представить вам профессора Фелмегора ля Фитти, открывателя бескислородного воздуха. Не составить ли нам втроем партию в румо?»
О да, я определенно добрался до современности! И этот отрывок из диалога тому недвусмысленное доказательство. Он был из какого-то романа про графа фон Эльфогорчица. С десяток этих предшественников современного детектива вышли почти два века назад из-под пера Минеолы Хик. Высокой литературой не назовешь, зато пользуются любовью подростков и популярностью могут потягаться с романами про принца Хладнокрова. Передо мной был «Граф фон Эльфогорчиц и бездыханный профессор», которым я зачитывался в юности. Более того, на полке стояли все романы про графа фон Эльфогорчица, начиная с «Граф фон Эльфогорчиц и железная картофелина» и заканчивая «Граф фон Эльфогорчиц и пират-зомби». Очень бы хотелось снова их перечитать, но момент сейчас явно не подходящий.
Чтобы отвлечься, я снял с полки соседнюю книгу. Она была маленькой, в черном кожаном переплете и без названия на обложке. Открыв ее, я прочел:
ОБЫЧАИ ОХОТНИКА ЗА КНИГАМИ РОНГ-КОНГ КОМА
В яблочко! Вот это уж точно книга наших дней. Разве не Ронг-Конг Кома безжалостно преследовал Дождесвета? Современник, так сказать! Продолжив путь, я выхватил по паре фраз с нескольких страниц.
I. КАТАКОМБУМ
Охотник за книгами одинок, как сфинххххи в лабиринте.
Его отчизна — тьма. Его упование — смерть.
Ух ты, мрачновато! Но ведь написано-то охотником за книгами, и не могут же все быть такими остроумными, как Канифолий Дождесвет.
II. КАТАКОМБУМ
Все охотники за книгами одинаковы.
Одинаково бесполезны.
Гм, вот уж точно симпатичный тип. С таким в темноте лучше не встречаться.
III. КАТАКОМБУМ
Что живо, можно убить.
Что мертво, можно съесть.
По всей видимости, тут излагалась примитивная философия профессионального убийцы. Не мое излюбленное чтение, но важно другое: произведение — современное. Швырнув эту галиматью через плечо, я подошел к шкафу и достал еще одну книгу. Главной ее особенностью были богатые и броские украшения: золотые, серебряные и медные накладки, корешок из гравированной стали. Представьте себе мое недоумение, друзья, когда, открыв книгу, я вместо страниц увидел сложный механизм! И тут же испытал облегчение, ведь будь это
Передо мной вращались шестеренки, натягивались часовые пружины, ходили крошечные шатуны. А потом в верхней части книги, похожей на диораму или кукольный театр, поднялся медный занавес и на крохотной сцене задвигались маленькие металлические фигурки. Они были плоскими, как в театре теней, но
