танец и панически встряхивал плащ. Книжная медянка зашипела напоследок и погремела трещоткой на хвосте, а потом исчезла за стопкой книг. Лишь убедившись, что изгнал всех до последнего вредителей, я немного успокоился.

Потом снова двинулся в путь. А что еще мне оставалось? К тому времени я утратил всяческую уверенность в себе. Не было ни малейшего повода полагать, что я приблизился к какому-нибудь выходу из лабиринта, скорее наоборот, ушел еще дальше. И насекомые мне показали, как быстро здесь можно стать звеном беспощадной пищевой цепи. То и дело встречавшиеся мне полудохлые медузосветы, уползающие куда-то в бессмысленном бегстве, тоже не настраивали на веселый лад, поскольку слишком ясно напоминали, в сколь бедственном положении оказался я сам. Скоро и меня ждет такой же конец: изнуренным, высушенным, обглоданным насекомыми, я буду лежать на полу какого-нибудь туннеля. И все из-за какого-то письма.

Мысль о рукописи заставила меня остановиться и снова ее достать. Может, я все-таки сумею расшифровать тайное послание, из-за которого попал в такой переплет. Что если оно поможет мне из него выбраться? Это была идиотская, отчаянная надежда, но единственная, которая могла в тот момент меня подбодрить. И потому я принялся снова изучать письмо. Я читал его с тем же восхищением, со всеми теми же переживаниями, как и в первый раз, и оно принесло мне мимолетное облегчение — пока я не подошел к заключительной фразе:

Она была такой оптимистичной, обещала так многое, что на глаза мне навернулись слезы радости: самая обнадеживающая фраза, какая только может быть в повествовании. Убрав рукопись, я пошел дальше, на ходу обдумывая ее, ведь она снова вдохнула в меня жизнь. Внезапно меня осенило: таинственный автор пытается мне что-то сказать. В это мгновение он обращается ко мне из дальнего далека.

«Здесь начинается рассказ».

Но что, собственно, он хочет сказать? Что моя собственная история здесь только начинается? Мысль как будто утешительная. Или мне следует понимать его слова еще буквальнее?

Не спрашивайте меня, мои верные друзья, откуда взялась такая уверенность, но я решил, что в этой фразе таится загадка, разгадка которой приведет меня к свободе. Ладно, рассмотрим ее буквально.

«Здесь начинается рассказ».

Где же это «здесь»? «Здесь» в катакомбах? «Здесь», где я как раз иду? Ладно, согласен! Но о чьей истории может идти речь, если не о моей? Кто тут есть, помимо вашего покорного слуги? Ну, да, насекомые. И разумеется, книги.

Тут в меня словно молния ударила! Книги! Что я за осел! Полным идиотизмом было их игнорировать: если и следует ждать откуда-то помощи, то от них. Меня окружали тысячи умных помощниц, а я их сторонился, только потому что пострадал от одной, да начитался баек про опасные книги.

Я невольно вспомнил про методы Канифолия Дождесвета, при помощи которых он в свое время ориентировался по книгам. И главный из них — порядок, в котором складировались в лабиринте различные собрания и библиотеки. Именно это приводило его к нужным находкам. Не логично ли тогда предположить, что книги способны меня вывести на поверхность?

Хотя я не обладал глубокими познаниями Дождесвета, зато немного разбирался в замонийской литературе. А определить возраст издания по состоянию корешка, автору, содержанию и выходным данным не такая большая премудрость. На самом деле, все довольно просто: чем старше окружающие меня книги, тем глубже я нахожусь в катакомбах. Если год издания ближе к современности, значит, и я — к поверхности. Разумеется, это не всегда будет так, но достаточно часто. Ведь большинство библиотек отражали эпоху своих владельцев. С помощью такого простого компаса я смогу ориентироваться и выбраться на волю — если только найду в себе смелость, подойти к книгам.

Но что я теряю? Если какая-нибудь опасная книга оторвет мне голову или выстрелит отравленной стрелой меж глаз, то, как минимум, меня ждет милосердный конец, а не мучительная смерть от голода или страшная участь быть сожранным заживо насекомыми. Лучше умереть стоя, чем, ползая, как медузосвет! Осталось только преодолеть страх, и открыть какую-нибудь книгу. Я остановился.

Подошел к книжному шкафу.

Взял книгу наугад.

Взвесил ее в руке.

Она необычно тяжелая? Внутри у нее что-то гремит?

Нет.

Может, она слишком легкая, потому что внутри у нее полость, залитая смертельным газом?

Нет.

Зажмурившись, я отвернул морду в сторону.

И открыл.

Ничего не произошло.

Никакого взрыва.

Никакой отравленной стрелы.

Никаких осколков стекла.

Тогда я боязливо коснулся страниц.

И в кончиках пальцев никакого онемения.

Замечу ли я признаки надвигающегося безумия?

Трудно сказать.

Я циркнул зубами. Нет, они тоже не выпадают, все держатся крепко.

Головокружение? Тошнота? Жар?

Ничего подобного.

Я снова открыл глаза.

Уф! Это была самая обычная, невинная книга без взрывного механизма, без газовой начинки, без шприца с кислотой. Книга, ничем не отличающаяся от прочих. Бумага с буквами, переплетенная в кожу дульгардского кабана. Ха! А ты чего ожидал, глупый параноик? Шанс наткнуться здесь, среди всех этих текстов, на опасную книгу у меня один на миллиард.

Я прочел название. Ух ты, я даже знал эту книгу, пусть и поверхностно. Это было «Ничего важного» Окроса Датского, центральное произведения гральзундского безразличия. Эта философская школа провозглашала радикальное равнодушие.

«Совершенно все равно, прочтете вы данную книгу или нет», — такова была первая фраза, которая всякий раз мешала мне продолжать чтение. Так случилось и сейчас. Я поставил книгу непрочитанной назад на полку — такой поступок привел бы в восторг любого безразличника, поскольку в точности отвечал его философии: не оказывать вообще никакого воздействия.

Однако книга сообщила мне много полезного. Это произведение было напечатано скорее всего в раннем Средневековье: многие безразличники писали в этот период, а я держал в руках оригинальное издание, к тому же из первого тиража. Я двинулся дальше, миновал, оставляя без внимания, сотни стеллажей и тысячи книг. И так коридор за коридором. Потом я остановился, взял наугад еще одну, открыл и прочел: